Она провела Гельди в комнату, где находился Шаллы-ага, отец Гочака, крупный, высокий старик с пышной белой бородой. Ему шел седьмой десяток. Яшули лежал на ковре посередине комнаты, облокотившись на подушки, и с наслаждением попивал зеленый чай. Гельди учтиво поздоровался.

Яшули поднял голову, кивнул.

— А, это ты, Гельди-хан! Жив-здоров? Проходи, садись! — Он указал на ковер рядом с собой. — Как дела, Гельди-хан?

— Хуже некуда, Шаллы-ага.

— Да, слышал, слышал… Что ж ты собираешься делать?

— Не знаю… В голове полный сумбур. Пришел к вам за советом, как вы скажете, так и поступлю…

— Что же я могу тебе посоветовать?

— Я хочу, — нерешительно начал Гельди, — написать жалобу Гочаку — пусть мне вернут билет… Поговорите с Гочаком…

Глаза старика блеснули гневом.

— Мать, ты слышишь, что говорит этот дурень?! — закричал он и, тряся бородой, отпихнул от себя пиалу с зеленым чаем. — Он будет творить плохие дела, а я со своей седой бородой должен искать ему заступника?!

— Отец, ну зачем так кричишь! Твои уши не слышат того, что говорит язык! — вступилась за Гельди хозяйка дома.

— Слышат! Даже очень хорошо слышат! — еще больше разгорячился Шаллы-ага. — Вот ты недавно комсомолец и уже потерял комсомольский билет, а я партбилет сорок пять лет ношу в кармане! Моя борода поседела оттого, что я боролся с такими, как ты! С теми, кто унижал женщину, не считал ее за человека! Тебе досталась такая жена, а ты… а ты… Нет, пока у меня будут силы, я буду бороться с негодными людьми, а не заступаться за них! Жаль, что я не был на твоем собрании, я бы выступил, я бы сказал…

Гельди еле унес ноги от сердитого старика.

"Неужели мне уже никто не поможет и я так и останусь без комсомольского билета, с позорной кличкой "феодал"? Нет, нельзя терять надежду, — успокаивал он себя, — у меня есть друг, а от него все зависит. Моя судьба в его руках. И как бы ни сердился Шаллы-ага, друг поддержит еня ради нашей дружбы…"

Гельди пять дней ждал ответа на свое заявление. На шестой он получил по почте приглашение в райком. Гельди ликовал: "Вот это да! Быстро разобрался в моем деле Гочак! Побранит для видимости и отдаст билет!"

Вручив руль хлопкоуборочной машины своему помощнику Чары, Гельди поспешил в райком комсомола, даже не сменив рабочую одежду.

В район он приехал на первой же попутной машине. В райкоме комсомола было назначено совещание, просторный коридор перед залом и веранду заполнили нарядно одетые юноши и девушки. Все были оживленны и веселы, и только Гельди мрачно молчал. Сердце, что-то предчувствуя, тревожно ныло. "Обошлось бы… — тоскливо думал он. — В жизни не обижу Шекер. Дурак я был, дурак…"

Из комнаты выглянула девушка с косами и спросила: — Гельди Караев здесь?

— Я!

— Идите на бюро.

Гельди поздоровался со всеми членами бюро. Заметил, что в комнате сидит и Гюльджемал Тораева. Гочак начал с того, что знает Гельди с детства, вместе росли, у одного арыка, вместе вступали в пионеры и в комсомол… "Как тонко ведет разговор!" — восхищался другом-дипломатом Гельди, слушая речь.

— А сегодня… — Гочак закашлялся, помолчал немного и с трудом сказал: — Сегодня его комсомольский билет вот лежит перед вами…

— Я осознал свою вину, Гочак, — пользуясь паузой, зачастил Гельди. — Верни мне билет.

— Нет, Гельди, я не могу тебе вернуть билет. Это решает бюро…

Один за другим выступали члены бюро, и Гельди стало ясно, что мало осознать вину, надо исправиться, надо доказать людям, что все плохое позади и что старое не повторится.

— Поработай, Гельди, поживи, подумай. Если простит тебя Шекер, если простят тебя товарищи и скажут, что ты снова душою чист, вот тогда и приходи в райком комсомола. Тебе вернут комсомольский билет независимо от того, буду я здесь работать или нет, — сказал в заключение Гочак.

…Когда Гельди вернулся в поле, солнце уже посылало на землю косые лучи. Заметив приближающегося друга, Чары, сидевший за штурвалом, крикнул:

— Ну как, Гельди, соколом вернулся или курицей?

Гельди не ответил на его вопрос, сказал:

— Ты устал, наверное, дай-ка тебя сменю.

Чары с досадой почесал затылок, сожалея, что выскочил со своим неуместным вопросом.

Гельди дважды опорожнил бункер от хлопка и повел машину по ряду хлопчатника в третий раз. Белые коробочки заалели вечерним отсветом. Он посмотрел в сторону, где остался его помощник, и увидел, что Чары что-то кричит и показывает рукой. Проследив взглядом за его рукой, Гельди увидел, как вдоль межи к нему идет Шекер в своей яркой зеленой косынке.

Бродяга

Рассказ

Стояла теплая солнечная осень. Выполняя срочные задания редакции, я мотался по области и чуть ли не каждый день оказывался в новом районе.

На этот раз, находясь в Сакар-Чаге, я продиктовал по телефону пашей машинистке спешную информацию о сборе хлопка в колхозах и вернулся в Мары. Я мечтал успеть на вечерний автобус и побывать еще в одном районе. Однако времени уже было много и я опаздывал. Небо заволокло тучами, запахло дождем. "Э, пожалуй, не стоит на ночь выезжать в непогоду, — решил я. — Поужинаю-ка лучше да отдохну до утра!"

Вот так я и остался ночевать в Мары.

Оказалось, поужинать было непросто. У входа в ресторан стояла очередь в ожидании свободных мест. Я раздумывал, присоединиться ли к ней или пойти в гостиницу, и тут мне навстречу из очереди шагнул рослый парень в кожаной куртке.

— Неужели это ты? — Он схватил меня за руку. — Здорово, братец!

Я с недоумением смотрел на него.

— Не узнаешь?

— Нет…

— Ну, братец, не ожидал. — Парень огорченно покачал кудрявой головой. — И ту жуткую ночь забыл?

Я молчал, пытался и не мог вспомнить, кто же передо мной.

— А ведь мы вместе ехали из Иолотани! Еще по дороге увязли… Боялись, что придется ночевать в снегу…

Только теперь я вспомнил его. Радостно воскликнул:

— А… Да! Ты — Пендикули!

Пока мы здоровались, пожимали друг другу руки, в правом углу просторного зала, у открытого окна, освободился столик, и носатый, с квадратным подбородком официант махнул рукой в нашу сторону.

— Пойдем, братец, нас зовут! — потянул меня за собой Пендикули.

Важно рассевшись за столом, откинув голову, словно молодой беркут, Пендикули сейчас напоминал человека, сделавшего какое-то полезное дело и заслужившего благодарность. Мне показалось, что так и должно быть. Ведь я теперь вспомнил, как два года назад на топком солончаковом поле между Иолотанью и Мары холодной зимней ночью он так самоотверженно трудился,