— Привез? — справился старик, ответив на приветствие.

— Привез, — сказал Караджа и отвел глаза.

— Ну, как он тебе?

— А кто его знает… Квартира вон не понравилась. Ванны нет.

— Ничего, — улыбнулся Чары-ага. — Он городской, к другой жизни привык, это понимать надо.

Он вошел в дом, а Караджа, включив мотор, со злостью рванул машину и понесся по улице. Куры с истошным кудахтаньем кинулись из-под колес.

— Салам алейкум! — Чары-ага протянул Тарханову руки, как родного обнял. — Очень кстати приехали. Айнагозель хоть и старается, да одной ей с таким хозяйством трудновато.

— Спасибо, вы помогаете, Чары-ага, — сказала Айнагозель.

— Э, какой я помощник! Развалина! — сказал Чары-ага. — Наше дело — на солнышке кости греть. А работать нынче вам, молодым. Так что желаю удачи.

Тарханов сдержанно кивнул в ответ. Он стоял у окна, смотрел на безлюдную в этот час улицу, и не понять было, что у него на душе.

— Чего же мы стоим? — засуетился старик. — Пойдемте ко мне. Тут рядом. Чектырме[95] готово. Перекусим, отдохнем, потолкуем.

Айнагозель кинула на Тарханова полный надежды взгляд, директор заметил его, помедлил.

— С удовольствием. Но я очень устал. Спал плохо. Голова разламывается. Я прилягу. Потом в конторе встретимся, обо всем поговорим.

Айногозель опустила глаза. Чары-ага сказал с запинкой:

— Конечно… Мы понимаем. Дорога — она всегда дорога… Вы отдыхайте, отдыхайте.

Столовую уже закрыли, когда пришел Тарханов. Судомойка гремела посудой за перегородкой. Молодой повар, держа в руке только что снятый белый, с темными пятнами жира халат, удивленно посмотрел на вошедшего.

— Завтрак кончился.

Но Тарханов молча прошел к раздаточному окну, по-хозяйски заглянул на кухню, потянул носом.

— Чем сегодня кормите? — спросил он, обернувшись.

Повар, не зная, с кем имеет дело, на всякий случай снова натянул халат, ответил, завязывая на спине тесемки:

— По калькуляции, товарищ. — И осведомился осторожно: — Вы из района?

Тарханов, ничего не ответив, сел за стол и снова спросил:

— Так чем кормите?

Смахнув крошки со скатерти, повар скороговоркой перечислил:

— Гуляш с макаронами, компот, могу и яичницу, курицу поджарить, если хотите… Продуктов хватает, и мясо есть, масло сливочное, кефир, снабжают, пожаловаться не могу.

— Это для всех? Или только для начальства? — спросил Тарханов, осматривая столовую.

— Что вы, яшули, рабочие довольны. Семейные, конечно, дома питаются, а холостяки — к нам. В книге жалоб одни благодарности. — Он вздохнул и добавил, потупившись: — Верно, не то что в городе, но стараемся…

— Моя фамилия Тарханов, — представился наконец директор. — Дайте мне кефир, если свежий, булочку и масла граммов двадцать пять.

— Одну минуту! — Повар сорвался с места и исчез за занавеской, где была дверь кухни.

Ел Тарханов не спеша, глядя в чашку. А повар стоял поодаль и терпеливо ждал.

— Сколько с меня? — спросил Тарханов, вставая и вытирая губы платком.

Повар даже руки вскинул, как бы защищаясь.

— Ай, товарищ Тарханов! Ничего, пешгеш[96]! Обидите, честное слово.

— Это еще что? Задобрить, что ли, хотите? — Тарханов спрятал в карман платок, достал бумажник, порылся в нем, вынул рубль. — Возьмите.

И уже в дверях, не оборачиваясь, бросил ошарашенному кулинару:

— Сдачу получу за обедом!

Айнагозель увидела его в окно и, поправляя платок, вышла встречать.

— Уже отдохнули, Мавы Тарханович? — улыбнулась она.

Он тоже улыбнулся ей, как старой знакомой.

— Какой там отдых! Не спится.

Она провела его в директорский кабинет. Тарханов сиял макинтош, повесил у двери, пригладил седеющие волосы.

— Так сказать, мое рабочее место? Ну что ж… — И снова не понять было, доволен или нет.

Он сел за широкий письменный стол, провел ладонями по стеклу, поморщился, увидев под ним аляповатый, с яркими картинками табель-календарь.

— Это пусть уберут. И чернильный прибор тоже. Две авторучки, блокнот — больше ничего.

Айнагозель стояла посреди кабинета, а директор все не предлагал ей сесть, и она чувствовала неловкость и не знала, оставаться здесь или уйти.

— Значит, будем работать вместе, — без всякого перехода продолжал Тарханов, откидываясь в кресле. — Будем поднимать хозяйство. — И ни с того ни с сего спросил: — Как, сработаемся?

Айнагозель теребила уголок платка.

— Должны… Мы все здесь за совхоз болеем.

— Я сторонник крутых мер, — не сводя с нее глаз, сказал Тарханов. — Если что не так, не посмотрю на прошлые заслуги…

— Да, да, — негромко согласилась Айнагозель. — Но у нас тут народ хороший, работящий, сами увидите.

— Угу. — Тарханов решил, что они отвлеклись. — Ближе к делу. Пришлите ко мне главбуха со всей отчетностью, заглянем, так сказать, правде в глаза.

Уже под вечер появился бухгалтер у Мамедовой, шумно дыша, сел на стул, стал ожесточенно вытирать шею платком.

— Что, устали, Каландар-ага? — участливо спросила Айнагозель.

Он вскинулся, размахивая руками:

— Я устал! Столько лет каждую копейку для совхоза берег, а тут нате — устал! Он тоже говорит, устал я, а сам не знает, что такое сальдо.

— Что случилось, Каландар-ага?

— Ты спрашиваешь, что случилось? — Главбух вытер вспотевший лоб, скомкал платок, но не спрятал, оставил в кулаке. — Он мне заявил, что государственные деньги по ветру пускаю, вот что случилось. Подумать только — швыряюсь деньгами!

Встав из-за стола, Айнагозель подошла и села напротив.

— Ну, вы явно преувеличиваете, Каландар-ага. Просто новый директор строгий, взыскательный человек, хочет улучшить положение. Может, ему на свежий глаз действительно виднее.

Комкая в кулаке влажный платок, Каландар-ага сказал с внезапной переменой:

— Честно говоря, я и сам пошуметь не прочь. Если для пользы…

— Ну вот, видите! — засияла Айнагозель.

— Да я что, — совсем уже смущенно сказал Каландар-ага, — я душу отвести зашел. А насчет строгости — я, сами знаете…

Он ушел, а Мамедова села за стол, прикрыла ладонью глаза. "Ой, сложно будет Тарханову! Он какой-то жесткий человек и не привык, кажется, верить людям. И нам с ним сложно будет", — подумалось ей, но она сердито отогнала эту мысль. По дороге домой зашла к Чары-ага. Старик обрадовался, усадил, по обыкновению, пить чай, стал расспрашивать обо всем. Выслушал, пожевал губами.

— Рано еще судить, дочка. Чтобы человека узнать, говорят, пуд соли съесть надо с ним. А Мавы один день здесь.

… - Давайте сразу договоримся: решать буду я, за мной последнее слово, — барабаня по стеклу пальцами, сказал Тарханов. Раз меня прислали сюда, значит, нужно. Так я понимаю. И я обязан навести порядок, поднять хозяйство на новую ступень. Согласны?

Айнагозель сидела, опустив голову, молчала. Тарханов ее разглядывал, будто видел впервые, и подмечал все — как вздрагивают густые ресницы, как ходит под кетени высокая грудь, как теребят бахрому платка тонкие пальцы.

— А вы должны, — продолжал он, — помогать