«Вот в каком виде возвратилось на родину знаменитое “не по чину берешь”»[690]. Это только один, к тому же простой и не самый значимый пример. Немало затруднений у переводчиков вызывали основные бергсоновские понятия – «длительность», «жизненный порыв». Как верно замечает Ф. Нэтеркотт, термин «длительность» не передает достаточно адекватно французское duree[691]; здесь утрачивается процессуальность, столь важная для Бергсона, – ведь «длительность» предполагает некую завершенность, обозначает скорее период времени, чем процесс. В русских переводах встречались варианты «дление», «творческое изменение», «текучесть». Из них, на наш взгляд, удачнее всех первый, поскольку он сохраняет в себе нечто от бергсоновского duree и лучше, чем «длительность», передает незавершенность процесса. «Жизненный порыв» тоже переводили по-разному – и как «творческий порыв», и как «стремление» или «творческое устремление», но в этом случае совсем пропадала существенная для Бергсона соотнесенность с «жизнью».

Ф. Нэтеркотт права и в том, что «изменчивость» в названии известной работы Бергсона – неудачный термин, правильнее было бы перевести «Восприятие изменения» (р. 309). Проблемы возникали и с переводами понятий «образ», «идея», «представление», «восприятие», использовавшихся в «Материи и памяти», что было связано, очевидно, со сложностью самой этой работы, – переводчики не всегда улавливали смысл бергсоновской терминологии. Как отмечает Ф. Нэтеркотт, esprit у Бергсона следует переводить как «дух» в том случае, когда речь идет о противопоставлении материи, и как «разум» или «ум», если имеется в виду сопоставление с чувственной сферой. Добавим, что и intelligence не всегда стоит переводить как «интеллект» (скажем, в применении к первобытному человеку в «Двух источниках морали и религии»), хотя и «ум» здесь не подходит, это слишком нечеткий термин. Возможно, удачнее был бы вариант «рассудок», но данное понятие ассоциируется у русскоязычного читателя с Кантом и Гегелем, а у Бергсона intelligence имеет иное значение. Если же учесть, что противопоставление intelligence – intuition для Бергсона принципиально, а следовательно, в переводах должно соблюдаться единообразие, то становится понятным тот факт, что переводчик встречается порой с неразрешимыми проблемами и оказывается в тупике. К тому же существует уже столетняя традиция, некоторые варианты передачи бергсоновской терминологии прочно вошли в обиход, и неясно, стоит ли сейчас эту традицию ломать (во всяком случае, мы придерживались в нашей книге именно «классических» вариантов).

Наиболее удачными переводами работ Бергсона считаются переводы В.А. Флёровой. По информации Ф. Нэтеркотт, она изучала философию на Бестужевских высших женских курсах, слушала лекции Н.О. Лосского. В переводе Флёровой были опубликованы «Творческая эволюция» (1914) и ряд небольших работ Бергсона, вошедших в пятитомное собрание сочинений (1913–1914). По опыту сверки «Творческой эволюции» для нового издания (1998; сверку мы провели совместно с И.С. Вдовиной) можно сказать, что перевод вполне точен (хотя и не свободен от некоторых ошибок) и стилистически не вызывает особых возражений; и все же, думается, прав был Бергсон, полагавший, что в случае «Творческой эволюции» хорошо бы привлекать к переводу нескольких специалистов, в том числе с естественнонаучным образованием. К числу удачных переводов бергсоновских работ мы бы отнесли и выполненный И. Гольденбергом перевод «Смеха» (опубликован в 5-м томе собрания сочинений, 1914). В нем, при хорошем стиле и точности, в целом успешно передан и ритм оригинала, что особенно существенно, если вспомнить о том, какое значение Бергсон придавал проблеме ритма. Правда, досадное «ты воруешь слишком много для человека твоего чина» мы встречаем и здесь…

Заключение

Настоящая философия всегда современна, даже если отделена от нас многими столетиями. И век наступивший, вероятно, увидит Бергсона по-иному, чем прошедший, и более справедливо оценит. Ведь мудрые мысли так же «не терпят суеты», как и иные созданные на века творения человеческой души и рук. Часто необходимо время, и немалое, чтобы понять, что философу удалось, а что нет, что так и осталось в прошлом, а что продолжает жить с нами, в сегодняшнем дне философии, в ее проблемах, задачах, в ее языке. Сменяются философские предпочтения и моды, на первый план выдвигаются новые темы, но, пока существует человек, в философии останутся ее вечные проблемы, – вечные в том смысле, что на каждом этапе их приходится заново ставить и решать.

Вероятно, многое у Бергсона представляет сегодня лишь чисто исторический интерес. Его отличительной особенностью, похвальной для философа, как мы не раз отмечали, был интерес к научным открытиям, вообще к тому, что происходит в науке: с этим он и старался соотносить собственные философские выводы. Однако интерпретация научных фактов с тех пор изменилась, и теперь трудно бывает понять, что в свое время вдохновило Бергсона: контекст стал иным. Но главное все же осталось – и каждое философское поколение вновь открывает его для себя.

Бергсон прожил долгую жизнь, и его учение длительное время оказывало влияние на философскую мысль Франции – можно сказать, составило целую эпоху в ее развитии. Практически каждая его новая книга вызывала оживленные дискуссии в философском мире, причем своеобразие его идей и методологических подходов порождало зачастую противоречивые оценки. После публикации пося, появилось много исследований, посвященных «Двум источникам». К этому времени в различных странах, в том числе и во Франции. возникли и стали развиваться новые философские течения, несколько оттеснившие Бергсона на задний план. Это был, конечно. зачономерный процесс. Но не менее закономерно и то, что концепция столь крупного и своеобразного мыслителя, как Бергсон, не мож'т вновь и вновь не привлекать к себе внимания.

Бергсон не создал философской школы. Те, кто испытал непосредственное воздействие его идей, не стали его прямыми последователями и проложили свой собственный путь в культуре. Э. Жильсон писал об этом: «Задаваясь вопросом о том, где сегодня ваши ученики, порой совершали ошибку, разыскивая философов, которые повторяли бы то, что вы сказали: но ваши подлинные ученики скорее стремятся действовать так, как действовали вы. Они тоже говорят не об идеях, а о вещах»[692]. Рефреном многих отзывов о философии Бергсона звучит мысль о ее принципиальной oi крытости: Бергсон не создал некоей замкнутой системы, он наметил определенные направления, давшие позже целый калейдоскоп различных философских, и не только философских, идей. В концепции Бергсона философов последующих поколений часто не устраивало то, что было связано с его укорененностью в XIX веке, но многие его представления – например, взгляды на время, опыт, язык – они разделяли. Ж. Ипполит отмечал когда-то, что без Бергсона невозможен был бы французский экзистенциализм, поскольку именно Бергсон пошел до конца в развитии той идеи, что время либо ничего не значит, либо носит творческий характер: по словам Ипполита, эта формулировка представляет универсум как безусловно открытый, с возможностями постоянного творчества[693].

Выше мы говорили о близости некоторых