бергсоновских взглядов представлениям современной науки. Вместе с тем, многие идеи Бергсона прозвучали впоследствии и в художественной литературе. В главе 3 мы кратко сопоставили Бергсона и Пруста. Но сходство с бергсоновскими представлениями можно обнаружить вообще в литературе «потока сознания», в произведениях Дж Джойса и В. Вулф, разрабатывавших с помощью собственных художественных и философских средств новую психологию, новый образ человека. Интересный обзор содержится в книге П. Дугласа «Бергсон, Элиот и американская литература», где подчеркивается, что «Бергсон сыграл важную, возможно решающую роль в развитии выраженно “модернистской” философии и литературы»[694], для которой оказались значимыми и его взгляды на время, свободу, намять, открытую историю, и развитая им эстетическая концепция, в том числе идеи о роли художника в мире, о сущности художественного творчества и значении интуиции, и критика языка, призыв к его обновлению путем постоянного обращения к личностному, уникальному опыту. Все эти бергсоновские положения, как показывает Дуглас, повлияли на Дж. Фитцджеральда, Т. Элиота (хотя он позже и критиковал Бергсона, не видя различия между его философией и «бергсопизмом» в негативном значении), Р. Фроста, Г. Стайн, Г. Миллера, У. Фолкнера и др., обновивших с опорой на них художественный метод. Независимо от того, были американские писатели, как, к примеру, Элиот, знакомы с бергсоновской концепцией непосредственно, по лекциям философа в Коллеж де Франс и его сочинениям, или восприняли его идеи через уже насыщенный ими общекультурный контекст, Бергсон повлиял на содержательную постановку эстетических проблем и на словарь литературы модернизма. Учет этого фактора позволяет, полагает Дуглас, лучше понять некоторые моменты в творчестве, например, Фолкнера подчеркивавшего идею континуальности сознания, которая отразилась и в его методе «непрерывной фразы». Встречающиеся порой в критической литературе скептические мнения о переоценке бергсоновского влияния связаны, с точки зрения автора, с неверной, устаревшей трактовкой самой философии Бергсона, в которой часто усматривали иррационализм, разрушение субстанциальных опор сознания и мира, отрицание единства личности и др.

Идеи Бергсона о сущности творчества, об интуиции и «кинематографическом методе» интеллекта сказались на модернистских течениях в живописи; ими вдохновлялся, к примеру, теоретик сюрреализма Лидре Бретон.

Но прежде всего важны, наверно, не столько конкретные линии влияния, сколько то, что учение Бергсона, будучи следствием своеобразного синтеза личностных и социокультурных предпосылок, порождением определенного «духа эпохи», в свою очередь воздействовало на духовную атмосферу последующего времени, изменило сам способ постановки и анализа философских проблем, повлияло на культурную ситуацию в целом, а значит, сделало возможным появление иных культурных феноменов.

Бергсон давно занял свое место в истории философской мысли; присутствует он и в ее сегодняшнем дне, как, впрочем, Платон и Декарт, Лейбниц и Гегель, – все те, кто, несмотря на отдаленность эпох, по-прежнему учит людей мыслить, в ком постоянно открывают что-то новое. Ну, что же – значит, как заметил когда-то по другому поводу сам Бергсон, он находится в хорошей компании.

Приложение

Две речи А. Бергсона

Вежливость

Речь при вручении наград в лицее в Клермон-Ферране 30 июля 1885

Думаю, что выражу ваши чувства, юные воспитанники, поблагодарив прежде всего, от лица тех, кто любезно согласился участвовать в этом празднике, выдающегося деятеля культуры, который на нем председательствует. Можно ли не испытывать счастья и гордости, вновь убеждаясь в том, что друзья литературы являются также и друзьями Университета?

Если бы я неоднократно не предостерегал вас против ораторских приемов, я воспользовался бы ими теперь, чтобы сообщить, что вам предстоит вновь прослушать лекцию по морали: мы побеседуем, если угодно, о хороших манерах и о вежливости. Действительно, перед вежливостью мы в долгу: ведь она не получает призов, ни одна награда не ждет ее на этой сцене, она могла бы счесть, что ею пренебрегли. Но порой нас упрекают за то, что мы ее не преподаем; важные особы полагают, что, хотя лицейское образование не дает повода для нареканий, все же хорошие манеры, умение себя вести, искусство быть любезным, быть настоящим «джентльменом» следует поискать в другом месте. Итак, друзья мои, зададимся вопросом, в чем состоит подлинная вежливость: заучивается ли она, как урок, или является сама собой к уму, вскормленному упорными занятиями, и прибавляется ко всему остальному, как аромат к распустившемуся цветку? Ответ отчасти зависит от того, как мы ее понимаем.

Многие полагают, что быть вежливым – значит вовремя здороваться, грациозно кланяться, тщательно соблюдать массу различных предписаний, которые перечисляет, столь же простодушно, сколь убежденно, автор наивных и почтенных правил приличия. Если бы в этом и заключалась вся вежливость, я был бы очень огорчен, ибо дикарь частенько мог бы показаться более учтивым, чем мы. Здороваясь, мы всего лишь приподнимаем шляпу: он же сбрасывает часть своей одежды и даже сандалии, если они у него есть. Манера, в которой мы обращаемся к первому встречному: «Как здоровье?» – вполне убедила бы дикаря, что его здоровье заботит нас меньше всего. Не думайте, что подобные приемы стали бы терпеть полудикие племена Северной Азии: там человек, прежде чем обратиться к кому-то, должен едва ли не четверть часа обмениваться с ним условными формулами вежливости, отсутствие которых было бы сочтено смертельной обидой. Это доказывает, что самые обходительные люди – не всегда самые цивилизованные. Правда, нужно еще узнать, являются ли обходительность и вежливость одним и тем же; я в этом немного сомневаюсь. Вы встретите, друзья мои, очень церемонных людей, у которых всегда наготове множество формул, учтивое приветствие, любезнейшая из улыбок; и все же вежливыми их не назовешь. Бесчисленные предосторожности, к которым они прибегают, беседуя с вами, как бы рассчитаны на то, чтобы держать вас на расстоянии; их учтивость – это чисто внешний лоск, который, подобно свежеокрашенной двери, мешает вам приблизиться. Вы чувствуете себя неловко, когда случай сводит вас с ними; вы угадываете в них равнодушных эгоистов; вскоре вы станете несправедливо истолковывать в дурную сторону все, что они говорят и делают. Если они улыбаются, вы думаете, что это из жалости; если разделяют ваше мнение – значит, хотят побыстрее отделаться от вас; если вас провожают до дверей – это чтобы хорошенько убедиться, что вы ушли. Я не хочу сказать, что нужно порвать со всеми формами и формулами учтивости; пренебречь ими было бы признаком плохого воспитания. Но я не могу поверить, что готовые формулы, которые без малейшего труда заучиваются наизусть и равно подходят глупейшему и мудрейшему, которые варварские племена чтут так же и даже больше, чем мы, являются последним словом светской вежливости. Итак, какова же она и как мы можем ее определить?

У каждого из нас есть особые задатки, данные от природы, и привычки, которыми мы обязаны полученному воспитанию, профессии, положению