в Петербурге и просил навещать убитых горем свекра и Ариадну. Да у меня и не было уже сил ехать одной в Глубокое, и я осталась с семьей. Пасха не принесла ни радости, ни надежды. Город был охвачен трауром. Все это приводило в отчаяние.

Неожиданным образом к концу пасхальной недели, такой печальной и длинной, пришла телеграмма, что приезжает муж. Врачи решили, что у него слабое сердце, и отпустили в отпуск на четыре недели. Огромная радость от встречи с ним омрачилась щемящей тревогой за ослабленное миокардитом сердце. По приезде мы обратились к самым известным докторам Петербурга. Ланге и другие врачи вселили в нас надежду. Они полагали, что случай не слишком серьезный, нужно было просто поменять образ жизни. Витя уже не был двадцатипятилетним подпоручиком, способным день и ночь сидеть в седле. Но победа над немцами не была пока одержана, и не было никакой надежды уйти от усталости и психологических страданий.

Он не хотел лечиться и мечтал просто побыть в Глубоком, чтобы насладиться отпуском. Макар пригласил его приехать на апрельский посев и посмотреть на работников и новых лошадей в деле. Эта причина была убедительней, чем то, что в Петербурге было не слишком радостно. Он увиделся с сыном, но, похоже, это его не слишком обрадовало. Его брат Дмитрий, улан, участвовал в тридцати сражениях и был серьезно контужен. Его демобилизовали из Галиции и лечили в клинике Виллие. Мой свекор и Ариадна остались одни на даче в Петергофе. Мы любили их и очень переживали.

«Если ты хочешь, чтобы я поправился, отвези меня в Глубокое», – умолял меня опечаленный муж. Он даже не хотел читать газеты, сводки в которых были удручающие. Я пыталась отложить отъезд, чтобы быть поближе к врачам, так как у меня в голове все еще крутилась мысль о третьей жертве. Холодный и дождливый апрель не обещал ничего радостного, особенно, когда на сердце скребли кошки. Но мне пришлось согласиться.

Накануне нашего отъезда, когда ремни на чемоданах уже были застегнуты, Витя сходил попрощаться на могилы матери и своей родни. Опечаленная разлукой с моими родными, я искала предлог отложить отъезд, но это удалось только на пару дней. Мы сидели в столовой, когда меня позвали к телефону. Незнакомый голос из министерства спрашивал адрес моего мужа, который был на фронте. Я спросила о причине звонка.

– Дело в том, что предводитель дворянства в Свенцянах Мордвинов покинул свой пост. И так как Ваш муж вписан у нас кандидатом на пост предводителя в Вильне, мы хотели бы знать, согласиться ли он вступить в эту должность.

– Согласиться ли он? Конечно да, но он состоит на военной службе, – ответила я.

– Тогда попросите его прийти завтра в полдень к нам.

Ох, какой же молодец господин Кондратьев, какое счастье пришло к нам, благодаря его вмешательству. Спустя две недели, которые мы провели в Петербурге, тот же голос Кондратьева по телефону сообщил мне, что назначение моего мужа предводителем дворянства в Свенцянах подписано министром.

Все формальности были улажены, Витя даже провел несколько дней в больнице, где доктора освободили его полностью от военной службы. Эти две недели были волнительны для нас. Так как решение не зависело от нас. И удар был бы слишком сильным для Виктора, сердце которого было еще не совсем здорово. И даже когда появилась надежда покинуть военную службу, он находил еще причины для беспокойства, что не может поехать в Глубокое на посев, который из-за холодной и дождливой весны еще даже не начался. Тогда я отправила телеграмму Макару, чтобы он тотчас же приехал и успокоил Витю, рассказав ему все, что тот хотел услышать. И, конечно же, вечер, когда Макар прибыл в спешном порядке, муж провел в разговорах с ним в персидском кабинете. Макар успокоил его и привел в уравновешенное состояние. Все шло чудесно в Глубоком, и даже задержка посева обещала хороший урожай, учитывая обильные дожди. Макар уехал на следующее утро, а Виктор теперь с нетерпением ждал своего отъезда. Он поедет в Глубокое по дороге в Свенцяны.

Третьего мая мы смогли покинуть Петербург. Красота этой белой ночи, лесной аромат, соловьиная песня и Витя рядом со мной после пережитых страданий в разлуке. Значит, счастье было еще на этом свете, как казалось, а не только скорбь, слезы и невыносимые страдания? «Для меня война закончилась», – сказала я мужу, повторив слова одного пленного немца. Раненые, жестокость, пожары, ужасы и безумие войны, мы живем в этом вот уже десять месяцев, не успевая перевести дыхание. Заливались соловьи. Можно продолжать жить и вдыхать этот напоенный ароматом леса воздух. Счастье еще было на этой земле.

Но, увы! Война еще не закончилась даже для нас, так как мы не могли спрятаться и забыть о горе, охватившем нашу несчастную родину. Это был только солнечный лучик, который на мгновение проник сквозь завесу, окружавшую нас. Победа одержана не была. Потери, трагедии и отступление нашей армии, ужас кампании в Галиции с бесчисленными жертвами, наступление врага, пролитая кровь и канонады никак не могли позволить нам купаться в счастье.

Для меня было счастьем видеть, что мой муж, такой нервный и впечатлительный, с таким нежным сердцем, вырвался из этой ужасной военной жизни. Счастьем было знать, что он занят делом, что он приносит пользу и доволен своими новыми обязанностями, а также тем, что он может быть рядом со мной, так как он довольно часто приезжал из Свенцян, пользуясь маленькой частной железной дорогой. Какое счастье было, несмотря ни на что, видеть его, ждать его, готовить ему ванну и любимые блюда, садиться с ним в седло и ехать на прогулку по полям, которые благодаря хорошему лету были великолепны. Трава выросла по пояс. Макар был горд, что мог спрятаться до подбородка в пшеницу, набравшую невероятную силу. Было много дождей, и стояла жара, но и Макар много работал и хорошо удобрил плодородные земли.

Лето было теплым и с грозами. Однажды, когда мы с мужем засиделись на балконе, выходившем во двор, ударила кошмарная молния, сломала верхушку столетней березы, затенявшей аллею, ведущую к конюшням, и с верхушки этого дерева свалилось гнездо аистов. Там были уже подросшие птенцы. Муж приказал подобрать их, положить обратно в гнездо и привязать гнездо к старой березе. На следующее утро взрослые птицы выкинули отпрысков из гнезда, и те валялись теперь мертвые в траве.

Меня охватили суеверные страхи, скорее всего навеянные моей доброй Антосей, нашей экономкой. Ей так и не удалось