Слева к ней подошел мужчина — Йенс Хольк. Вынул из кармана что-то похожее на кольцо с ключами. Нанна приблизилась к нему, нежно обняла.

Лунд сунула в рот пастилку «Никотинеля», начала жевать.

— Будет видно, как Хольк выходит из здания? — спросил Майер.

— Через полчаса.

— Для нас тут нет ничего нового.

— Вы должны учиться смотреть, Майер. Сколько раз нужно повторять?

Она стала перематывать пленку назад.

— Я смотрел! Мы видим, как он передает ей ключи. Они договариваются о свидании. И потом она идет в квартиру.

— Я понимаю, вы мужчина и с этим фактом не можете ничего поделать. Но с чего вы взяли, что они договариваются о свидании? Смотрите!

Майер приклеился взглядом к экрану.

— Ну что, видите? Смотрите на лицо Холька. Счастливые люди так не хмурятся. Если Нанна вернулась к нему, почему ему грустно?

Прощальное объятие и поцелуй, наполненный дружбой, но не страстью. Хольк выглядел как человек, который все потерял. А Нанна была счастлива как ребенок, хотя ребенком она как раз и не хотела быть.

Майер кивнул:

— Допустим. Но это не значит, что он не встретился с ней в квартире.

Он поднялся и стал расхаживать по комнате. Рассматривал отчеты на столе, фотографии на манекене.

— А где ваша мать?

Лунд поставила кассету на паузу.

— Майер, вы должны помочь мне.

Он стоял к ней спиной.

— Если у вас есть хоть малейшее сомнение… — начала она.

Он помахал пакетом, в который Лунд положила конверт:

— Мне это не нравится. Кто-то подбрасывает вам пленку, и мы снова должны ворошить все это дерьмо из ратуши.

— Ну и что?

— А то, что кому-то это выгодно. Иначе бы вам ее не подбросили.

— Иногда вы бываете ужасно циничным. Вдруг нам просто хотят помочь?

Майер уныло смотрел на застывший кадр: несчастный Хольк целует радостную Нанну.

— Вот черт, — только и сказал он.

Понедельник, 17 ноября

Первым пунктом у Хартманна этим утром значилась встреча с Гертом Стокке. Чиновник сидел в его кабинете и опять вел себя уклончиво.

— Все, о чем я вас прошу, это сказать правду. Просто подтвердите, что вы сообщили Бремеру о том, что Хольк пользуется квартирой.

— Как будто этого мало.

У Стокке было длинное серое лицо английской гончей и розовые водянистые глаза.

— Я не могу вмешиваться в ваши с Бремером отношения.

— Вы уже замешаны, — заметила Риэ Скоугор. — Вас вызывают на слушания.

Атаку подхватил Мортен Вебер:

— Вы думаете, Бремер наградит вас за молчание, Герт? Вы его знаете. Он больше не может валить все на Холька, значит будет искать кого-то еще в том же департаменте. Вы станете первым, кого уволят.

Загнанный в угол, Стокке затравленно переводил взгляд с одного на другого.

— А вы, значит, на моей стороне? Теперь вы мои друзья? Нет уж, деритесь между собой, а меня не трогайте.

— Если Бремер останется у власти, вам конец, — сказал Вебер.

Стокке только затряс головой:

— Бремер никогда не признает, что мы с ним разговаривали.

— Должен был остаться протокол встречи, — возразила Скоугор.

После минутного колебания Стокке сказал:

— Он не хотел, чтобы это упоминалось в протоколе. Обещал, что переговорит с Хольком наедине, без лишних формальностей. Говорил, что так будет лучше.

Вебер в сердцах швырнул свой блокнот на стол.

— Мне очень жаль, но, если я выступлю, мне конец. Лично я всегда считал, что из вас, Хартманн, получится отличный мэр. Может быть, в следующий раз…

— Следующего раза не будет, — буркнул Хартманн. — Нам нужна ваша помощь.

— Если я выступлю, то тут же окажусь на улице… Кто возьмет меня на работу? Мне пятьдесят девять лет, я должен думать о пенсии.

Скоугор вспыхнула:

— Значит, по-вашему, за все должен расплачиваться Троэльс? Хотя он ничего дурного не сделал?

— Ну довольно, хватит, — остановил ее Хартманн. — Давайте не будем давить на Герта. Если он не хочет этого делать, значит не будет. Решать только ему.

Он протянул руку, Стокке пожал ее.

— Спасибо, что пришли, — сказал Хартманн, глядя, как чиновник застегивает пиджак и идет к выходу.

Веберу принесли копию протокола той встречи Бремера со Стокке.

— Есть что-нибудь? — спросил Хартманн.

— Ничего. Посмотри сам. — Он передал Хартманну листки.

— Надо было посильнее на него надавить, — досадовала Скоугор.

Мортен Вебер не согласился:

— Бесполезно. Он слишком боится Бремера.

Хартманн дочитал протокол до второй страницы:

— Тут написано, что должно быть приложение. Где оно?

— Возможно, какая-то техническая документация, — предположил Вебер.

Хартманн так не думал.

— Стокке — добросовестный работник. Никогда не поверю, что он не зафиксировал где-то этот разговор. Ведь речь идет о финансовом нарушении. Он бы непременно что-нибудь сделал, чтобы обезопасить себя.

— Говорю же тебе, он боится Бремера.

— Может быть, может быть. Так, а кого мы знаем в департаменте Холька? Там была такая крупная женщина…

— Ты имеешь в виду Риту? — спросила Скоугор.

— Наверное, не помню имени.

— С Ритой я знакома.

— Вот и прекрасно, — вручил он ей копию протокола. — Ты знаешь, что делать.

Потом она стала излагать какие-то свои соображения относительно новой стратегии предвыборной кампании, но Хартманн не слушал. Вебер тем временем ответил на телефонный звонок и, закончив разговор, медленно произнес:

— Троэльс, кажется, тебе придется снова связаться с твоим адвокатом.

— Господи, да неужели опять Лунд?

— Не она. Бремер подает на тебя иск за клевету.

У Вибеке был старенький зеленый «фольксваген-жук». Лунд не слишком задумывалась об аккуратном вождении.

Прачечная находилась в районе Исландс-Брюгге, и Лунд уже обращалась туда раньше, когда полиция не могла найти нужного человека. Это было благотворительное учреждение, в котором работали в основном инвалиды, в том числе несколько человек, глухонемых от рождения. Управляющий вспомнил Лунд.

— Почему все думают, будто глухие обязательно умеют читать по губам? — ворчал он, ведя Лунд через цех. — Это совсем не так. А те, кто умеет, разберут не больше половины.