— Прошел двадцать один год. Забудьте пока о каналах. Зачем Нанна пошла в квартиру? Она чего-то ждала. Помните те фотографии на школьном празднике? Она была такой счастливой.

— Ей нравился Хольк. Отсюда и счастье.

Лунд посмотрела на него, чуть прищурившись.

— Ну ладно, может, и не самое удачное объяснение, — признал Майер. — Но узнать все невозможно.

— Почему они не поехали в квартиру вместе?

— Потому что он политик и не может появляться на публике с девятнадцатилетней школьницей. И еще…

— Майер, хватит. Или вы тоже считаете меня сумасшедшей?

— Конечно нет. Я даже согласился отвезти вас домой.

— Вы всегда шутите, когда не знаете, что сказать.

— Ладно, Лунд. Я не считаю вас сумасшедшей.

— Вы должны проверить дело Метты Хауге целиком. Это было громкое дело в свое время, опросили тысячу семьсот человек. Среди них наверняка есть кто-то, с кем можно связать Нанну.

Майер взвыл:

— Я должен этим заниматься?

— Да. Брикс забрал мое удостоверение, я не смогу попасть в архив. Сделайте это сегодня. Нам нужны имена, которые встречались в деле Бирк-Ларсен, адреса…

— Нет.

— Проверьте, есть ли…

— Нет! — крикнул Майер.

Лунд замолчала.

— Нужно остановиться, — сказал, он спокойнее. — Это дело прямо в наваждение какое-то превратилось.

Она отвернулась к окну и произнесла:

— Я понимаю, вам будет неприятно, если окажется, что это не Хольк.

Он бросил руль на мгновение, сжал кулаки, выдохнул, снова взялся за руль.

— Если вы не заметили, я застрелил Холька ради вас. Не ради Нанны. Она была уже мертва.

Лунд молчала.

— Почему вы так печетесь обо всем, кроме себя самой? — Помолчав, он добавил: — И кроме своей семьи.

— Вы поступили правильно, Майер.

— Я знаю, что поступил правильно. Речь не об этом. Дело закрыто. Все, конец.

Она не поворачивала головы.

— Вы единственная, кто не хочет этого понять. Вам и правда нужно обратиться к психиатру или кому-то еще.

— Значит, я все-таки сумасшедшая?

— Я не это имел в виду.

— А что же тогда?

— Ради бога, Лунд!

Она отстегнула ремень, схватила с заднего сиденья свое пальто.

— Остановите машину, я выйду.

— Вы ведете себя как ребенок.

Она покидала папки в сумку, положила ладонь на ручку двери, стала открывать на полном ходу.

— Успокойтесь! — заорал Майер.

— Остановите машину и дайте мне выйти.

— Вы хотя бы знаете, где мы?

Лунд мельком глянула на замедляющие свой бег уличные огни. Где-то в районе Вестербро, квартира ее матери в противоположном конце города.

— Да, — сказала она, — знаю.

Хартманн вошел в зал, где проводилась пресс-конференция. Риэ Скоугор шагала рядом.

— Зачем мы здесь вообще? — яростно шептала она. — Ты слышал, что сказал Стокке. Бремер с самого начала мог снять с тебя…

Очередное великолепное помещение, отделанное деревянными панелями, увешанное старинной и современной живописью. Журналисты уже рассаживались, операторы настраивали оборудование, политики собрались возле подиума.

Вебер — редкий случай — был заодно со Скоугор.

— Ты не можешь игнорировать факты, — сказал он, — это чистой воды фарс.

К Хартманну приблизилась Маи Йуль и пожала ему руку:

— Рада, что вы с нами, Троэльс, несмотря на все, что вам пришлось испытать.

— Его заставили испытать, — поправил ее Вебер вполголоса.

— Спасибо, Маи, — сказал Хартманн. — Простите, мне нужно кое с кем поговорить.

В зале появился Бремер, он читал на ходу какие-то документы. Заметив идущего к нему Хартманна, он воскликнул:

— А, ты пришел, хорошо. Давайте начинать.

— Нам нужно поговорить.

Репортеры раскрывали блокноты, доставали ручки.

— Нет, Троэльс, не сейчас.

— Вы знали, что деньги Олаву Кристенсену переводил Хольк, а не я.

Бремер сунул руки в карманы брюк, откинул голову, посмотрел на него из-под прикрытых век:

— Кто тебе это сказал? Нет, не говори, дай-ка сам угадаю. Кто-то из департамента Холька? — Бремер улыбнулся. — Ну, разумеется. Эти-то всегда умели подстелить соломки.

— Вы знали, — повторил Хартманн с нажимом.

— Конечно же нет! — Он похлопал Хартманна по плечу. — Троэльс… тебе пришлось несладко. И это сказывается. Тебе нужно бороться со своей вспыльчивостью.

Хартманн не попался на удочку — не стал реагировать на этот вызов.

— Послушай, — Бремер попробовал зайти с другой стороны, — сейчас в департаменте Холька переполох, они знают, что я собираюсь проводить завтра закрытое слушание. Они что угодно придумают, лишь бы свалить вину на кого-то другого. — Искренняя улыбка, подмигивающий глаз. — Ты прошел через ад. Я вполне могу понять твою подозрительность. Хольк и, возможно, кое-кто из его людей дурачили всех нас. Нам нужно вместе навести порядок. Ты согласен?

Хартманн молчал.

— Или ты веришь им, а не мне? — спросил Поуль Бремер. Снова хлопнул Хартманна по плечу, снова засиял улыбкой. — Ну вот и хорошо. Пойдем, пора начинать.

В зал торопливо вбегали опоздавшие журналисты. На подиуме уже хозяйничал Бремер, оглашал превосходно подготовленную вступительную речь о том, каким шоком стало для всех разоблачение Холька и как особенно тяжело пришлось одному из членов совета, на которого несправедливо пали подозрения.

— Мы все слышали, какие чудовищные обвинения выдвигались против Троэльса, — говорил Бремер, покровительственно кладя руку на плечо Хартманна. — Ни на миг я не усомнился в том, что они ложные. Но политики обязаны реагировать на события адекватно, и мы так и делали, из лучших побуждений, хотя и ошибочно. Теперь мы решили объявить в ратуше перемирие. Мы забудем о наших разногласиях во имя блага Копенгагена…

Хартманн повернулся к нему.

— Вы возглавляете комитет по финансам, — сказал он, и микрофон, стоящий перед Бремером, усилил его голос.

Мэр оборвал речь, уставился на Хартманна.

— Что? — спросил он.

— Вы возглавляете комитет по финансам.

Теплота и улыбки вмиг исчезли из его облика.

— Обсудим это позднее, — сказал он тихо и жестко.

Но Хартманна было не остановить.