другим странам Западной Европы и Нового света… Что, если Бергсон действительно пролагает новые пути, если на нашем горизонте загорается заря еще не бывшего миросозерцания?»[649] Сторонник идей гносеологического интуитивизма, Бабынин дает интересный обзор взглядов Бергсона – критики им внутреннего и внешнего опыта, его гносеологии и онтологии. Подробно останавливаясь на учении об интуиции и сопоставляя в этом плане концепции Бергсона и Канта, он делает вывод о том, что если кантовская «чувственная интуиция» «насквозь пропитана рассудком», то у Бергсона можно выявить две формы интуиции: чувственную, постигающую конкретную протяженность (об этом шла речь в «Материи и памяти»), и нечувственную, посредством которой возможно самопознание. Но у этих двух форм имеется, по Бабынину, «общий корень», поскольку в «Материи и памяти» Бергсон показывает, как исходно связаны между собой протяженное и непротяженное, материальное и духовное. «Ясно выступает основание истолковать оба вида интуиции лишь как различные направления одной и той же интуитивной способности, присущей нашему духу» – «супраинтеллектуальной» интуиции (с. 259). Но такая интуиция, полагает Бабынин, и является у Бергсона единственным реальным способом познания, поскольку интеллект дает лишь относительные знания. Здесь, как и в некоторых иных моментах, Бабынин не вполне точен, поскольку не учитывает того развития, какое претерпели взгляды Бергсона между «Введением в метафизику» и «Творческой эволюцией», и рассматривает эти работы вместе, что несколько искажает перспективу. Бергсон, как отмечалось выше, начиная с «Творческой эволюции» подчеркивал, что интеллект в своей сфере может достичь абсолютного знания.

Особый интерес для нас представляют критические суждения Бабынина и общая оценка им учения Бергсона. К наименее обоснованным частям бергсоновской концепции он отнес теорию материи и некоторые моменты теории восприятия. Бергсон, по словам Бабынина, противопоставил математической теории материи теорию физическую, наделив объективную реальность «качественным, внутренне связным содержанием». Но учение об элементарных колебаниях, происходящих в материи, которой Бергсон к тому же приписывает, хотя и в «исчезающе малой степени», длительность, остается неясным, как и связанная с ней теория временного синтеза, осуществляемого памятью в восприятии. Непонятно, на каком основании Бергсон делает вывод о том, что чувственные качества «в себе» являются чем-то иным, более однородным, чем в акте восприятия, – ведь непосредственные данные сознания не свидетельствуют о таких колебаниях. Бергсона, по Бабынину, вынуждает к подобному заключению убеждение в том, что иначе нельзя согласовать данные науки и факты сознания, поскольку выведение последующего состояния мира из предыдущего возможно лишь тогда, когда под видимой разнородностью чувственного содержания скрываются однородные, доступные расчетам явления. Но Бергсон не достигает своей цели: ведь, например, цвет у него и после «растворения» чувственных качеств во времени продолжает сохранять в себе нечто цветовое; аналогичный вывод можно сделать и о вкусе, запахе и др. С точки зрения Бабынина, Бергсону не было необходимости прибегать к однородности, поскольку в «Творческой эволюции» он представил закон сохранения как формальный, определяющий регулярность физических процессов, а не утверждающий, что нечто пребывает в постоянном количестве. Но тогда следует признать возможность определенного порядка смены качественно разнородных явлений, который и служит основой научного предвидения. «Скорее, надо сказать, что ограниченность нашей воспринимающей способности ведет к тому, что мы охватываем лишь по частям и лишь отчасти великий процесс космической эволюции и потому видим затрудняющие нас пробелы там, где их на самом деле не существует. И говоря так, мы лишь последовательно применяем тот истинно эвристический принцип, который Бергсон положил в основу своего объяснения восприятия, но, к сожалению, не провел до конца: объективная действительность заключает в себе не меньше, но больше, чем наше восприятие; она содержит в себе все то, что можно воспринять со всех бесчисленных точек зрения» (с. 513).

Бабынин оспорил и бергсоновское объяснение восприятия лишь потребностями действия: в восприятии, полагал он, играют существенную роль и интересы эстетического созерцания (Бергсон, правда, в «Восприятии изменчивости» учитывал этот факт, рассматривая вопрос о возможности расширения обычного восприятия). В целом метафизику Бергсона Бабынин характеризует как «спиритуализм, преобразованный на основании идеи времени: неоспиритуализм, который… ближе можно было бы определить как панхронизм» (с. 503); здесь встречается также характеристика его как антиинтеллектуализма в полном развитии, облеченного в форму принципиального интуитивизма. Бабынин подчеркнул и отличия бергсоновской концепции от иных философских течений эпохи: по его словам, Бергсон противопоставил эмпириокритицизму «грандиозное по замыслу здание метафизики» (с. 505), прагматическому отрицанию чистого знания – гносеологический приоритет интуиции перед интеллектом. Хотя с оценкой философии Бергсона как антиинтеллектуализма мы не могли бы согласиться, в целом в работе Бабынина, на наш взгляд, хорошо изложено бергсоновское учение, в том числе те его моменты, которые вызывали наибольшие затруднения у исследователей.

Некоторые аспекты концепции Бергсона, в частности проблема интуиции, рассматривались в материалах, посвященных философско-биологическим проблемам. Так, В.Л. Карпов в статье «Витализм и задачи научной биологии в вопросе о жизни», проанализировав учения Дриша, Рейнке, Паули и др. и дав их критическую оценку, поместил в этот ряд и Бергсона. О его теории Карпов отозвался весьма благосклонно: по его словам, Бергсон в «Творческой эволюции» дает «необыкновенно яркое и глубокое освещение жизни. Может быть, не один биолог бросит с досадой эту книгу, как только познакомится с апологией интуитивного знания, – и он много потеряет, ибо то, на что обращает внимание Бергсон, в основе своей совершенно правильно, можно спорить только о способах его выражения»[650]. Карпов возражал Бергсону в вопросе о трактовке неорганической природы, подчеркивая, что длительность имеет значение и для неорганических тел, даже для атомов, и в целом нет оснований для проведения принципиального различия между органической и неорганической природой. «…И если существует на самом деле интуиция, как непосредственное проникновение в предметы и явления видимого мира, то она не ограничивается нашими ближайшими родственниками – организмами, а должна распространяться и на всю природу, как об этом учит великий натурфилософ Шопенгауэр» (с. 539). Карпов делает вывод о необходимости вступить на путь, проложенный Спенсером, утверждавшим единство всех систем в мире; а к этим системам возможно, в зависимости от поставленных задач, применять два метода – естественнонаучный и исторический (ведь и в неорганической природе все индивидуально – нет даже двух одинаковых снежинок). Заметим по этому поводу, что и Бергсон не отрицал наличия такого единства, но единства не абстрактного, а конкретного, заложенного в духовной основе мира и постигаемого интуицией. Другое дело, что интеллект, будучи изначально приспособлен к неорганизованной материи, познает ее без существенных искажений в силу того, что доля длительности в ней чрезвычайно мала. Не случайно Бергсон в «Творческой эволюции» часто различал не столько органическую и неорганическую природу, сколько естественные системы, содержащиеся в самой природе (органической