показывает Ф. Нэтеркотт, из всего комплекса идей Бергсона часто выбирались совсем не те, которые для него самого были ведущими; многие важные стороны его учения не вызвали интереса или оказались недостаточно, а порой превратно истолкованными.

Поскольку существует проект перевода книги Ф. Нэтеркотт на русский язык, мы не будем подробно рассказывать о ней, а, опираясь на эту работу и иные источники, остановимся главным образом на тех аспектах темы «Бергсон и философия в России», которые позволяют в чем-то прояснить или рельефнее представить взгляды французского мыслителя. Но прежде обрисуем ситуацию в целом.

Работы Бергсона рано были замечены в России. Одним из первых (а возможно, что и первым[643]) на них откликнулся еще в конце XIX века русский интуитивист Л. М. Лопатин. В том же году, что бергсоновский «Опыт о непосредственных данных сознания», вышла в свет статья Лопатина «Вопрос о свободе воли» (1889), по тематике и основным идеям близкая к диссертации Бергсона. Через два года, публикуя статью в составе второго тома «Положительных задач философии», Лопатин упомянул о книге Бергсона, подчеркнув сходство. «…Автор, – писал Лопатин, – путем глубокомысленного и тонкого анализа показывает совершенную неприменимость механических объяснений к развитию и особенностям психической жизни и выводит из этого внутреннюю несостоятельность детерминистической теории, которая всецело основывается на злоупотреблениях механическими аналогиями»[644]. Но в этот период философия Бергсона была еще мало известна в России (впрочем, и у себя на родине французский мыслитель не пользовался тогда известностью). А вот осуществленная немного позже публикация перевода его работы «Смех» свидетельствовала о быстроте философской реакции в стране на новые имена и идеи: эта книга, написанная Бергсоном в 1899–1900 гг., была издана на русском языке под названием «Смех в жизни и на сцене» уже в 1900 г. (в 1900–1901 гг. в «Русской мысли» и «Русском богатстве» появились рецензии на нее[645]).

Интересно, что в начале XX века, в период нараставшей популярности бергсоновской концепции, даже ходили разговоры (трудно сказать, насколько обоснованные) о возможном приезде Бергсона в Россию, которому воспрепятствовал, если верить сообщениям, именно тот, кто первым проявил интерес к его взглядам, – Л. М. Лопатин. Вот что вспоминала об этом М. К. Морозова: «Когда однажды прошел слух, что Бергсон, знаменитый французский философ, очень интересуется русской философией и желал бы побывать в Москве, Лев Михайлович, зная, что он сам тогда должен принять Бергсона, дать ему возможность прочесть доклад в Психологическом обществе и обменяться с ним мыслями и что все это надо сделать на французском языке, категорически воспротивился этому и сумел отговориться, хотя знал французский язык. Дело в том, что это событие потребовало бы от него большого напряжения, усиленной работы, вообще большой затраты сил. Все окружающие очень досадовали на него за это»[646]. После этого, как пишет Морозова, она и решила организовать дома «Философский кружок».

В первые два десятилетия XX века представители практически всех ведущих философских направлений в России так или иначе отозвались на идеи Бергсона, чья концепция в то время стала «модной» в Европе и переживала пору расцвета. Книги Бергсона на русском языке стали доступны широкой читательской аудитории в 1909–1914 гг. Любопытно, что русский перевод «Творческой эволюции» (1909) стал первой публикацией главного труда Бергсона на иностранном языке (английский и немецкий переводы появились позже). Этот факт в чем-то определил и специфику восприятия бергсоновских идей в России: выходившие позже переводы работ французского мыслителя, хронологически более ранних, часто оценивались под углом зрения «Творческой эволюции». В 1910–1914 гг. в разных издательствах публиковались отдельные сочинения Бергсона, которые регулярно рецензировались в периодике, в том числе в «Русском богатстве», «Русской мысли», «Северных записках» и др. В 1913–1914 гг. в Санкт-Петербурге было осуществлено первое издание собрания сочинений Бергсона в 5-ти томах, включившего основное из написанного им к тому времени (во втором издании, начатом в 1914 г., вышел только 1-й том – «Творческая эволюция»), К этому моменту концепция Бергсона получила уже широкое освещение в печати, основные темы его философии обсуждались и сами по себе, и в сопоставлении с проблематикой иных философских направлений, в том числе прагматизма, немецкой философии жизни, феноменологии и др.

В числе переводчиков бергсоновских работ были и русские марксисты, например В. Базаров и П. Юшкевич, чье внимание привлекло сходство некоторых идей Бергсона с идеями эмпириокритицизма (Базаров в 1914 г. перевел «Материю и память», Юшкевич в 1912 – «Философскую интуицию»). Действительно, концепцию, развитую Бергсоном в «Материи и памяти», в ряде аспектов, как отмечалось выше, можно сопоставить со взглядами Маха и Авенариуса. По словам Ф. Нэтеркотт, «Бергсон, который внимательно следил за развитием современных естественных наук и биологии, без колебаний применяя биологический подход к анализу познания, представляет такой же интерес для русских “идеалистов” (Николай Лосский, Семен Франк, Николай Бердяев, Сергей Аскольдов), как и для позитивистов – и в частности русских учеников Маха и Авенариуса, Владимира Базарова и Павла Юшкевича»[647]. Показательна в этом плане оценка, данная В. Базаровым философии Бергсона в 1915 г.: он заметил, что «глубокая и неподкупная философская интуиция» этого «интереснейшего из философов современности» идет вразрез с его намерениями. Будучи субъективно устремлен к романтической метафизике и мистике, ставя «грезы безвольного созерцания» выше активности разума, инстинкт выше интеллекта, принижая познание, которое предстает у него как чисто утилитарная функция духа, Бергсон, по словам Базарова, на деле «наносит смертельный удар метафизике, раскрывая в творческом процессе становления его подлинный, человеческий смысл, метафизически замаскированный у Гегеля»[648]. Исходя из такой трактовки (очень далекой, как видим, от подлинного смысла бергсоновской концепции), Базаров считал необоснованными, например, попытки Леруа использовать философию Бергсона для подновления католицизма, хотя и отмечал, что «внешних прицепок для реакционного использования сочинения Бергсона дают более чем достаточно» (с. 145).

В центре внимания русских философов оказались разработанная Бергсоном концепция познания, методология, учение об эволюции, биологизм (в связи с этим много говорилось о его сходстве с прагматизмом), идеи об отношении философии и науки, учение о времени, сознании и памяти. Правда, философия Бергсона редко становилась объектом специального и последовательного разбора со стороны отечественных авторов. В 1910 г. в журнале «Логос» вышла статья немецкого философа Р. Кронера «Философия “Творческой эволюции” (А. Бергсон)», по которой читатели могли составить определенное представление об этой концепции, интерпретированной с позиций неокантианства. Но первым в отечественной литературе подробным и глубоким исследованием бергсоновского учения стала работа Бориса Бабынина «Философия Бергсона» (1911; автор опирается здесь не на переводы, а на оригинальные тексты). «Очевидно, – пишет Бабынин, – и в Россию проникли те волны исключительной популярности, которые уже несколько лет колеблются вокруг имени Бергсона во Франции и мало-помалу распространяются по