в своей книге «Отчаянная борьба арийских народов против еврейства» (1890) одним из первых заговорил о еврейском заговоре с целью установления господства над миром и в своей речи в рейхстаге, депутатом которого он являлся, открыто потребовал «искоренения» евреев. Альвардт был учителем. Именно в школах и гимназиях антисемитизм расцвел наиболее пышно. Его усердно вдалбливали в головы учеников их наставники, как правило, большие поклонники Лагарда, Лангбена и Трейчке. В 1890 г. журналист Карл Пааш писал в данцигском журнале «Зеркало антисемитов», что самым простым решением проблемы было бы, конечно, поголовное истребление евреев. Но поскольку для культурной Германии это невозможно, то всех их следует депортировать на колониальный остров Новая Гвинея — какое буквальное предвосхищение плана нацистов о выселении евреев из Европы (правда, на другой остров — Мадагаскар)!

Таким образом, основные мифы и лозунги будущего национал-социализма были готовы уже к нач. XX в. А спустя десятилетие появился еще один опус, в котором была изложена и систематизирована вся программа немецкого национализма, экспансионизма и расизма. В 1912 г. лидер Пангерманского союза Генрих Класс выпустил под псевдонимом книгу «Если бы я был кайзером». Опасаясь постоянно растущего влияния СДПГ, которая на выборах 1912 г. получила более трети голосов избирателей, 110 депутатских мест и стала сильнейшей фракцией рейхстага, он потребовал более жесткого внутриполитического курса. Класс обвинил правительство и даже самого кайзера в слабости и нерешительности и предложил отменить всеобщее избирательное право, введя высокий имущественный и образовательный ценз, выслать из Германии всех социалистических агитаторов и разрешить только истинно немецкую прессу, которая писала бы исключительно для немцев. Касаясь евреев, влияние которых в Германий достигло, по мнению автора, немыслимых пределов, он требовал лишить их, как иностранцев, политических и гражданских прав, не допускать их к участию в общественной жизни, к воинской службе, к профессиям юристов, учителей, директоров театров и банков. А в качестве возмещения за ту защиту, которую имеют эти «чужеродные элементы», Класс предлагал обложить их двойными налогами.

Чтобы притормозить дальнейшую эмиграцию немцев, он выступал за широкие социальные реформы и активную крестьянскую политику, за присоединение к империи восточноевропейских территорий. Класс считал, что, хотя война против России является не слишком заманчивой, бояться ее не следует, ибо она непременно завершится победой Германии.

Наконец, лидер Пангерманского союза возлагал все надежды на сильного вождя нации. Он писал, что было бы счастьем, если бы таким вождем мог стать сам кайзер. Но Класс глубоко сомневался в этом и был, безусловно, прав в своем скептицизме относительно Вильгельма II. В его концепции впервые в основных чертах была изложена концепция тоталитарного государства XX в., почти дословно воспроизведенная потом Гитлером. При первой встрече с Классом в 1920 г. фюрер почтительно заметил, что в его программном проекте содержится все самое важное и необходимое для возрождения немецкого народа и самой Германии.

Установление диктатуры

Большинство нового кабинета, созданного 30 января, состояло из консерваторов и националистов, получивших в нем десять постов. У нацистов, кроме самого канцлера Гитлера, должность министра внутренних дел получил Вильгельм Фрик, а Геринг стал министром без портфеля. Таким образом, чисто арифметически это было совсем не нацистское правительство. Тем не менее вечером 30 января никто не сомневался в том, что демократической Веймарской республике пришел конец, но относительно будущего царила полная неясность. Чтобы понять сдержанное спокойствие общества, надо иметь в виду, что у подавляющего большинства немцев не было никакого представления о подлинном зловещем характере национал-социализма, который казался только одним из прочих праворадикальных движений. Те немногие люди, которые прочитали программную книгу Гитлера «Майн Кампф», не принимали ее всерьез, полагая, что идеологические формулировки — это одно, а практические политические действия — совсем другое. К тому же, сам поворот к открыто авторитарному режиму не стал чем-то необычайным. Уже с 1930 г. не было никакого парламентского контроля за деятельностью кабинетов. Наконец, схожие процессы происходили в большинстве европейских государств, где к власти пришли диктаторские режимы. Господствовало убеждение, что в период тяжелого экономического кризиса демократия обнаружила свою несостоятельность, что пришло время сильных личностей. У всех перед глазами стоял пример Бенито Муссолини (1883–1945), которым «открыто восхищались такие люди как видный либеральный деятель, издатель Теодор Вольф или социалист Курт Хиллер»[210].

Парламентские фракции и не помышляли о том, чтобы сплотиться для отражения коричневой опасности. Руководство СДПГ сравнивало приход Гитлера к власти с бисмарковским «исключительным законом» против социалистов и полагало, что хуже все равно быть не может. Коммунисты вообще не верили в жизнеспособность и прочность нацистского режима. Когда лидер парламентской фракции КПГ, Эрнст Торглер (1893–1963), предложил руководителю партии, Тельману, объявить 29-го января состояние особой готовности партии, тот ответил, что Торглер сошел с ума, что буржуазия «даже близко не подпустит Гитлера к власти», и предложил поехать поиграть в кегли в столичный район Лихтенберг[211]. Среди консерваторов царили просто радужные настроения. Неисправимый позёр Папен, оптимизм которого граничил с глупостью, хвастливо уверял всех друзей, что он пользуется абсолютным доверием президента, а консервативное большинство кабинета «через два месяца загонит Гитлера в угол и прижмет так, что он запищит»[212]. Увы, через полтора года жалобно пискнуть и притихнуть придется самому вице-канцлеру Папену.

Сначала правительство Гитлера действовало как прежние президиальные кабинеты. 1 февраля канцлер предложил Гинденбургу распустить рейхстаг и назначить на 5 марта новые выборы. Избирательная кампания стала первым этапом на пути к диктатуре и подготовлялась мощной пропагандистской машиной нацистской партии и разнузданным уличным террором штурмовиков и эсэсовцев. Ее целью было достижение абсолютного большинства в рейхстаге и практическое удаление с политической арены обеих левых партий — СДПГ и КПГ. Для этого 4 февраля 1933 г. был выпущен президентский указ о защите немецкого народа. Указ предусматривал возможность запрета любых политических собраний и митингов под открытым небом в том случае, если может возникнуть «непосредственная угроза общественной безопасности». Аналогичным образом могли запрещаться предвыборные листовки и газеты. Примечательной чертой указа была расплывчатость и неопределенность формулировок, дающая большой простор для произвольных интерпретаций, затруднявших деятельность рабочих партий, а также партии Центра. Хотя указ предусматривал возможность обжалования запрета в имперском суде, но поскольку такое обжалование могло последовать (естественно) только после уже совершенного запрета, то практическая польза обращения в суд становилась проблематичной. Решающим оказывалось то обстоятельство, что и имперское, и прусское МВД находились в руках нацистов Геринга и Фрика. Геринг сполна использовал все возможности, чтобы превратить Пруссию в главную сцену установления полной власти НСДАП.

Уже в феврале борьба против «марксизма» пошла полным ходом. Курс Гитлера был совершенно ясен: террор против оппозиционных