летом 1932 г. наметилась тенденция сближения профсоюзов и национал-социалистов. Показательно в этом смысле то, что в апреле 1933 г. правительство провозгласило 1 мая официальным «праздником национального труда», выполнив тем самым давнее требование рабочего движения, которое не осуществили даже социал-демократы в правительствах Веймарской республики. Но 2 мая, на следующий день после праздника, во всей Германии профсоюзные здания были заняты штурмовиками. Все средства профсоюзов были конфискованы, а их руководители арестованы. Через три недели фюрер издал декрет об отмене практики заключения коллективных договоров: эта обязанность возлагалась теперь на «доверенных уполномоченных по труду», назначаемых самим канцлером. Фактически это означало объявление забастовок противозаконными. «Хозяевами дома» вновь стали предприниматели. Впрочем, правительство старалось не перегибать палку, оставив большинство профсоюзных функционеров на прежних местах. 6 мая вместо прежних профсоюзов был создан общенациональный Германский трудовой фронт (ГТФ) во главе с Робертом Леем (1890–1945), законченным алкоголиком, обладателем редкого для нацистской верхушки университетского диплома и жены, слывшей первой красавицей Берлина.

10 мая было конфисковано имущество СДПГ, почти все руководство которой уже перебралось к этому времени в Прагу. Нацисты немедленно использовали это обстоятельство, чтобы объявить партию «враждебной народу и государству». 24 июля все социал-демократические чиновники и государственные служащие были уволены без права получения государственной пенсии. Если они не хотели ее лишаться, то в течение трех дней были обязаны официально заявить в письменной форме о полном разрыве с партией и ее местными организациями.

В июне — июле все буржуазные партии были вынуждены заявить о своем самороспуске. Это означало ликвидацию всякой демократии, к уничтожению которой они также приложили руку. Сложнее всего в этом отношении было с роспуском католических партий, ибо за ними стояла мощь церкви, которую нацисты пока не решались затрагивать. Поэтому 23 марта 1933 г. Гитлер заявил, что новый режим будет уважать права церквей и все их прежние соглашения с правительственными органами. Католическая церковь отреагировала моментально. Уже 28 марта в поддержку канцлера высказалась конференция епископов в Фульде. Стало очевидно, что католическая церковь готова отказаться от политической деятельности, если будет заключен конкордат с Римом, что и произошло 8 июля, через три дня после решения партии Центра объявить о своем самороспуске.

27 апреля о переходе «Стального шлема» в нацистскую партию объявил его руководитель Зельдте. В марте 1934 г. «Стальной шлем» был переименован в «Национал-социалистический союз немецких фронтовиков». Наконец, 7 июля из кабинета вышел непредсказуемый лидер националистов Гугенберг, высказавший на Лондонской конференции по проблемам мировой экономики политически неуместные и бестактные требования относительно возвращения Германии потерянных ею в итоге Первой мировой войны колоний и права Германии на восточную экспансию. Гитлер, не желавший по тактическим соображениям пока раскрывать свои истинные намерения, немедленно дезавуировал Гугенберга. 28 июня Национальная Народная партия первой объявила о своем самороспуске. За ней с политической сцены безропотно сошли либеральные и католические партии. После этого Гитлер подвел итоги, заявив 6 июля на заседании кабинета, что с устранением прочих партий тоталитарное государство близко к завершению. А 14 июля вышел декрет, объявивший нацистскую партию единственной разрешенной в Германии. Попытки создания других политических партий объявлялись уголовно наказуемыми преступлениями. Так, спустя четыре месяца после того, как рейхстаг отрекся от своих демократических прав и обязанностей, оформилось однопартийное тоталитарное государство, не встретившее практически никакого сопротивления.

Партия и государство

Следующим шагом в укреплении тоталитарной системы стало сращивание национал-социалистической партии с государством, которое она превратила если не в свою частную собственность, то, во всяком случае, в свое монопольное владение. 1 декабря 1933 г. появился специальный Закон «Об обеспечении единства партии и государства», в котором говорилось, что «НСДАП является носительницей германской государственности и неразрывно связана с государством». В результате, государство стало партийным, а партия — государственной. Ее лидеры одновременно являлись и руководителями государства. Так, Гитлер по линии партии — вождь нации, а по государственной — рейхсканцлер; Геринг в государстве — министр авиации, министр-президент Пруссии и руководитель четырехлетнего экономического плана по подготовке к войне, а в партии — рейхсфюрер СА и СС; Геббельс в государстве — министр пропаганды, за которую он отвечает и внутри партии, являясь одновременно куратором всей немецкой культуры и гауляйтером Берлина. В партии Гиммлер — рейхсфюрер СС, в государстве — член Имперского совета обороны, а позднее и министр внутренних дел. Министерские посты или кресла членов Имперского совета обороны занимали и прочие высшие руководители партии — Гесс, Розенберг, Риббентроп, Дарре, Лей, Франк, Фрик.

К концу 1933 г. почти все руководящие должности в имперских, областных и местных органах власти заняли члены партии. Кандидатов на эти посты могли выдвигать только местные организации НСДАП. Жесткая централизация практически ликвидировала всякое местное самоуправление. Ни один чиновник не мог оставаться вне рядов нацистской партии. Под строгий контроль были поставлены и суды, члены которых могли комплектоваться только из обладателей партийных билетов.

Таким образом, все государственные органы оказались под всеобъемлющим оком национал-социалистов. Более того, в Третьем рейхе не мог быть принят ни один закон, если руководство партии предварительно его не рассмотрело и не одобрило. Принятие законов рейхстагом свелось к простой формальности, поскольку абсолютное его большинство составляли нацисты, а сам парламент был неотличим от партийного съезда, так же единодушно голосуя за все законы, уже завизированные в партийной канцелярии.

На съезде в Нюрнберге в 1935 г. Гитлер откровенно определил место нацистской партии в Германии: «Не государство дает нам приказы, а мы даем приказы государству». Если государство получило политическое благословение партии, то и она оказались под юридической защитой государства. Преступления против партии, подрыв ее престижа критическими высказываниями или даже политическими анекдотами наказывались тюремным заключением или отправкой в концлагерь, а то и смертной казнью. Срастание партийного аппарата с государственными органами было настолько тесным, что практически нельзя было различить, где начинается партия и кончается государство. Его учреждения стали насквозь партийными и политизированными, а партийные органы превратились в государственно-бюрократические организации. Национал-социалистическая партия утратила облик политической партии в обычном смысле этого слова и превратилась в государственно-принудительную организацию. В сущности, законы государства не имели силы для партии и ее членов, которые не могли привлекаться к обычной уголовной или гражданской ответственности. Совершивший преступление партиец вначале должен был быть исключен партийным судом из партии, а лишь затем как обычный гражданин Германии предавался гражданскому суду. Но большей частью партийные суды находили, что преступниками «двигали истинно национал-социалистические побуждения, а не какие-либо низкие намерения».

Обычной практикой стали и характерные для тоталитарной системы телефонные указания партийных бонз судьям о соответствующем приговоре. А поскольку все судьи были обязаны состоять