многими благородными людьми добрую волю, они по-прежнему терпят нужду, а потому более подвержены болезни.

Я также уже упаковал вещи и через несколько дней повезу Якова и его людей в Варшаву, где надеюсь немедленно встретиться с Вами, милостивая госпожа, и обсудить порядок наших действий. Хочу также поблагодарить Вас за щедрое вознаграждение, которое я получил за свои труды и которое Вы, благодетельница, сумели собрать для меня у других богатых людей. Насколько я понимаю, наибольшую щедрость проявил пан Яблоновский. Я отношусь к нему с огромным почтением и благодарностью, однако идея Парагвая под Буском меня не убеждает. Ваши подопечные, милостивая госпожа, не столь покорны, как парагвайские индейцы. И их религия, священные книги и обычаи древнее наших. При всем моем уважении, пану Яблоновскому следовало бы приехать в Иванье или сейчас провести некоторое время на Галицком предместье.

Я не берусь описать Вам все это дело, поскольку оно слишком меня угнетает. После смерти дочери Нахмана, теперь уже Петра Яковского, одной из первых жертв чумы, сразу заговорили, будто это новое еврейское проклятие, брошенное на неверных. Да еще эта стремительность, с которой оно действует… Из человека вытекает вода, и тело словно бы проваливается в самое себя, кожа сморщивается, а черты становятся острыми и хищными. Человек на протяжении двух дней слабеет и умирает. Нахман-Яковский, совершенно сломленный, погрузился в свою каббалу, что-то подсчитывает и пересчитывает, надеясь найти объяснение постигшему его несчастью.

Становится холодно, и неизвестно, что делать с теми, кто живет на улице и болен. Снова требуются средства, одежда и пища, так как администратор Микульский, интендант всего этого предприятия, уже не справляется.

Врачи настаивали на том, чтобы у прибывающих в город требовали свидетельств о том, что они приехали с территории, не охваченной чумой, чтобы подозрительных лиц в течение шести недель «проветривали» за пределами города, а в зачумленном месте находилось достаточное количество врачей, цирюльников, специальной прислуги для больных, носильщиков и могильщиков. Кроме того, всех, кто контактировал с больными, обеспечить знаками – например, белыми крестами на груди и на спине. Необходимо иметь свободные средства на пищу и лекарства для бедных; собак и кошек, бегающих от дома к дому, надо убрать из города; контролировать каждый дом; построить за городом множество маленьких дощатых домиков для больных, в том числе потенциальных, а подозрительные товары проветривать в специальных сараях. Но, как у нас водится, планы так и остались планами.

Вы, Ясновельможная милостивая и просвещенная государыня, наверняка знаете, чтó делать, чтобы обеспечить этим людям достойные условия существования. Многие из них, отправившись сюда, продали весь свой убогий скарб и теперь уповают на нашу милость.

Катажина Коссаковская осмеливается потревожить сильных мира сего

Яну Клеменсу Браницкому,

Гетману великому коронному,

14 декабря 1759 г.

Я высоко ценю гостеприимство, которое Вы, Ясновельможный милостивый государь, оказали мне недавно, когда я снова находилась в пути. В Мостиске красиво и уютно, я надолго ее запомню. А поскольку Вы изволили сказать Вашей верной слуге, что поддерживаете все ее намерения, обращаюсь к Вам, Ясновельможный пан, милостивый государь, с просьбой рассмотреть ситуацию, о которой я уже говорила. Чтобы мы, имея высокое происхождение и будучи друг с другом в добрых отношениях, памятуя французское выражение – noblesse oblige[166], – каким-то образом объединились и оказали поддержку и помощь этим бедным неофитам, пуританам, которых здесь, на Подолье, море. Вы, Ясновельможный милостивый государь, уже наверняка слыхали, что теперь они отправились в Варшаву и добиваются аудиенции у Короля (в успехе этого предприятия я весьма сомневаюсь), а также получения территории в королевских угодьях, где могли бы поселиться. Наша идея состоит в том, чтобы принять их в наших угодьях, что было бы поступком по-христиански милосердным, а новых душ у нас бы вследствие этого прибавилось.

Отдельным письмом, через Калицкого, я сообщала Вам, Ясновельможный милостивый государь, о том, как обстоит дело с сеймиком[167]…

Евстафию Потоцкому[168],

Ясновельможному пану Брату,

генералу литовской артиллерии,

14 декабря 1759 г.

С этой почтой я получила наказ Ваш, Ясновельможный милостивый государь, прислать Вам портрет нашего отца, что с радостью бы исполнила, будь к тому оказия, ибо в отношении почты нет никакой уверенности.

Повторяю свой вопрос, заданный в предыдущем письме: рассмотрели ли Вы, Ясновельможный милостивый государь, возможность предоставления неофитам какого-либо имения.

Зная меня на протяжении всей моей жизни, Вы отлично понимаете, что я не склонна слишком предаваться сантиментам по поводу превратностей человеческой судьбы и по характеру довольно тверда. Знаю, что порядочного человека порой днем с огнем не сыщешь. Но в данном случае это представляется нашим долгом: они оказались в положении худшем из возможных; хуже, чем наши крестьяне, ибо подобны призракам – изгнаны своими, многие потеряли все имущество и лишены места на земле, к тому же плохо владеют языком и зачастую совершенно беспомощны. Поэтому они так упорно держатся друг за друга. Если бы удалось распределить их по нашим поместьям, они могли бы зажить по-христиански, занимаясь ремеслом или торговлей и никого не беспокоя, а то, что мы приручили их и приняли под крыло нашей святой Церкви, было бы поступком милосердным.

Пелагии Потоцкой,

каштелянше львовской,

17 декабря 1759 г.

Мне бы не хотелось сейчас беспокоить и тревожить Вас, Вельможная госпожа-благодетельница, архистаромодными вопросами, то есть поздравлять с тем, что имело место столетия тому назад, и желать того, что теперь вовсе не в моде – дабы люди возлюбили друг друга и желали друг другу добра. А поскольку я стремлюсь быть не модной, а лишь честной и искренней, то в преддверии Рождества молю Господа Бога прибавить здоровья и даровать долгие годы жизни. Более того, желаю также и процветания, но тут уж ничем не могу помочь.

Вы, милостивая госпожа, несомненно, уже слыхали об этом новом воззвании, не то чтобы модном, но милосердном: брать к себе девушек-неофиток, прежде иудеек, ныне христианок. Жена старосты Лабенцкого взяла к себе маленькую девочку. Не будь я постоянно в разъездах, также задумалась бы об этом. Подобные действия с нашей стороны дают им шанс на лучшую жизнь и надлежащее образование. Девчушка очень умная, ей уже наняли гувернера, и она изучает одновременно польский и французский. Пани Лабенцкая моментально ожила, так что польза взаимна…

О топтании монет и о том, как при помощи ножа был остановлен журавлиный клин

За день до отъезда в Варшаву Яков приказывает им