Ашер отворачивается и смотрит на занавески, выцветшие и очень пыльные, так что узор почти невидим – вот, оказывается, какого цвета пыль. Ему вспоминается Пинкас, его вроде как тесть, и Ашер задается вопросом: что бы было, если бы ненависть могла превращаться в чуму. Таково действие херема? Ашер не раз видел, как проклятый человек вскоре становится беззащитным, слабым и больным, а когда проклятие снимают, выздоравливает.

Однако Ашер скорее позволил бы себя заразить, чем поверил в такие вещи. Он знает, что во всем виновата вода: достаточно одного зараженного колодца, чтобы убить целый город. Больные ее пьют, потом их инфицированные экскременты попадают в другие источники воды. Ашер пошел в ратушу и представил свои наблюдения: болезнь точно связана с колодцами и водой. Они признали его – еврея – правоту, приказали закупорить колодцы, и в самом деле, эпидемия вроде немного стихла. Но затем вспыхнула с новой силой, видимо, переместившись к другим источникам воды. Невозможно закрыть колодцы по всему Львову. Можно только надеяться, что по каким-то причинам некоторые люди не заражаются. Кто-то болеет недолго, легко и сам выздоравливает. А кто-то и вовсе не заболевает, словно бы неуязвим.

И наконец, пребывая в таком мрачном, смятенном состоянии духа, Ашер видит этого помазанника и может вволю на него насмотреться. С тех пор как в конце августа он появился во Львове, его часто видят – либо в пресловутой роскошной карете, либо когда тот расхаживает среди своих истощенных последователей, спящих под открытым небом. Видимо, не боится. Несмотря на теплую погоду, на нем высокая шапка, турецкая, и – тоже турецкое – пальто красивого зеленого цвета, словно вода в пруду или стекло, из которого делают аптечные склянки. Он напоминает огромную зеленую стрекозу, перелетающую с места на место. Подходит к больным, и тогда Ашер, если он здесь, молча уступает ему место. Тот кладет руки на лоб больного и сам закрывает глаза. Больной на седьмом небе – если еще в сознании. Недавно один из больных иудеев сам пошел в костел и потребовал, чтобы его крестили. Просьбу еврея поспешно исполнили, и ему сразу стало лучше. По крайней мере, так рассказывают на Галицком предместье. Возле синагоги рассказывают совсем иное: мол, тут же умер.

Ашеру приходится признать: этот Франк – мужчина красивый. Может быть, так когда-нибудь будет выглядеть его сын Самуил. Он совсем не против. Но не в красоте его сила. Ашер знает таких людей, многие магнаты, благородного происхождения, этим обладают – необъяснимой уверенностью в себе, не подкрепленной ничем, разве что неким внутренним центром тяжести, благодаря которому такой человек в любой ситуации чувствует себя королем.

С тех пор как этот чужак в городе, у Гитли сердце не на месте. Одевается, но на улицу не выходит. Некоторое время стоит у порога, потом раздевается и остается дома. Вернувшись, Ашер застает ее на диване. Живот у Гитли уже большой, круглый и твердый. Все тело кажется слегка опухшим, вялым. У Гитли постоянно плохое настроение, и она твердит, что умрет в родах. Злится на Ашера: мол, если бы не он и не беременность, она бы вернулась к отцу или снова ушла с этим Франком. Лежа вот так, в темноте, Гитля наверняка взвешивает все возможные, но не осуществленные версии своей жизни.

Во второй половине октября, когда становится прохладно, чума не уходит – напротив, набирает силу. Галицкое предместье опустело, неофиты нашли приют у соседей, в монастырях и фольварках. Ежедневно в соборе и костелах Львова совершается таинство крещения. Уже даже очередь возникла. Стóит кому-нибудь умереть, другие тут же изъявляют желание креститься.

Но когда продолжают умирать и крещеные, Яков перестает появляться на улице и исцелять прикосновением своих длинных пальцев. Рассказывают, что он поехал в Варшаву, к королю – попытаться получить землю для выкрестов. Но поговаривают также, что испугался чумы и вновь бежал в Турцию.

Так считает Ашер, думая о вчерашних смертях. Например, семья Майорковичей. В течение двух дней в его больнице умерли мать, отец и четыре дочери. Пятая угасает, настолько истощенная, что уже напоминает не человеческое дитя, а какой-то темный силуэт, дух, призрак. Шестая, самая старшая, семнадцатилетняя, говорят, поседела от горя.

Майорковичам устроили приличные похороны, христианские, с деревянными гробами и местом на кладбище за счет города. Их похоронили под новыми именами, к которым они не успели привыкнуть: Миколай Пётровский, Барбара Пётровская и их дочери – Виктория, Роза, Текла, Мария. Ашер старается запомнить: Срол Майоркович, Бейла Майоркович и Сима, Фрейна, Мася, Мириам.

Как раз сейчас, после похорон этих Майорковичей-Пётровских, он стоит у себя в прихожей и медленно снимает всю одежду. Скатывает в узелок и велит служанке сжечь. Может, смерть цепляется за пуговицы, швы брюк, воротник. Ашер входит в комнату, где лежит Гитля, совершенно голый. Она изумленно смотрит на него и разражается хохотом. Ашер ничего не говорит.

Однако ту маленькую худую девочку – одну из двух оставшихся в живых дочерей Майорковича – удается спасти. Это Элия, теперь ее зовут Саломея Пётровская. Ашер держит ее в больнице и хорошо кормит. Сначала жидкой рисовой кашей на воде, затем сам покупает для нее кур и велит варить бульон; собственноручно вкладывает мясо ей в рот, понемножку, маленькими кусочками. Девочка, завидев его, начинает улыбаться.

Одновременно Ашер пишет письмо старосте Лабенцкому и отдельно его жене. Через два дня получает из Рогатина ответ с разрешением привезти маленькую Саломею.

Почему он не написал об этом Рапапорту, в общину? Да, такая мысль у него была. Но, поразмыслив, Ашер решил, что маленькой Саломее будет лучше в имении Лабенцких, чем в доме богатого Рапапорта, даже если, что сомнительно, тот захотел бы взять ее к себе. Еврей – он сегодня богат и могуществен, а завтра беден и беспомощен; вот что Ашер за свою жизнь усвоил крепко-накрепко.

После Хануки и христианского Нового года, в начале января, Гитля рожает двух дочерей. В марте, когда сходит последний снег, Ашер и Гитля собирают свои пожитки и отправляются с детьми в Вену.

Что Моливда пишет кузине, Катажине Коссаковской

Ясновельможная пани, благодетельница, просвещенная моя кузина, хорошо, что Вы быстро уехали отсюда, потому что чума разгулялась вовсю и уже видны следы Госпожи Смерти, ступающей по улицам Львова. Но самое мучительное, что чума ополчилась на Ваших подопечных, поскольку среди них много бедных, недоедающих, и, несмотря на питание, которым их снабжает ксендз Микульский, и проявленную