Погода во Львове внезапно изменилась, из жаркой и сухой стала теплой и влажной. Повсюду, где только есть клочок земли или какой-нибудь гнили, вырастают грибы. Каждое утро в городе воцаряется туман, словно густая сметана, которую сдвигает с места и взбалтывает лишь уличное движение.

Сегодня он констатировал четыре смерти и посетил больных; он знает, что их количество будет увеличиваться. У всех одинаковые симптомы: водянистый понос, боли в животе и нарастающая слабость.

Ашер рекомендует пить много свежей воды или лучше – заваренных кипятком трав, но, поскольку больные живут на улице, кипятить воду им негде. Так что больше всего больных среди евреев-неофитов. Поэтому они спешат креститься – верят, что, крестившись, не заболеют и не умрут. Сегодня Ашер видел нескольких таких, уже отмеченных болезнью, двое из них дети – у всех маска Гиппократа: заострившиеся черты, запавшие глаза, морщины. Жизни, видимо, требуется какой-то объем: когда она вытекает, человеческое тело делается похожим на засохший лист. Потом Ашер шел от Галицкого предместья через рыночную площадь и видел, как город замыкается в себе: ставни закрыты, улицы пусты, и неизвестно, будет ли ярмарка, разве что приедут крестьяне из деревень, те, кто еще не проведал про чуму. Кто пока здоров и кому есть куда – уезжает.

Ашер пытается представить себе, как болезнь переходит от одного человека к другому; вероятно, она имеет форму какого-то неуловимого густого тумана, духоты или, может, ядовитых паров. Эти миазмы, добравшись вместе с втянутым в легкие воздухом до крови, воспламеняют ее и заражают. Поэтому Ашер, которого вызвали сегодня в один мещанский дом, где заболела хозяйка, стоял у окна, через которое проникал ветер, в то время как она, больная, лежала там, где ветер вылетал. Родственники требовали, чтобы он пустил ей кровь, но Ашер против этой процедуры – некоторых людей она очень ослабляет, особенно женщин, хотя, конечно, уменьшает количество содержащегося в крови яда.

Ашер также слышал о микробах, которые напоминают крошечных червячков – они легко цепляются за такие вещи, как меха, пенька, шелк, шерсть и перо, при каждом движении отрываются от них, вместе с дыханием попадают в кровь и отравляют ее. Их сила зависит от воздуха: если он чистый, то микробы разлагаются и погибают. На вопрос, как долго живет микроб, врачи отвечают, что на предметах, которые хранятся в подвале, – целых пятнадцать лет, а в проветриваемых помещениях – до тридцати дней, и в человеке примерно столько же – не более сорока. Однако люди единодушно видят главную причину мора в гневе Божьем, вызванном человеческими грехами. Причем все – евреи, христиане, турки. Гнев Божий. Соломон Вульф, врач из Берлина, с которым переписывается Ашер, говорит, что чума никогда не зарождалась в Европе, а всегда завозилась из других частей света и что ее колыбелью является Египет, откуда она обычно попадает в Стамбул и дальше уже распространяется по Европе. Так что, вероятно, эту чуму принесли во Львов те валашские евреи, которые приехали сюда креститься. По крайней мере, так здесь твердят.

Сейчас все как избавления ждут зимы: мороз – враг гнили, поэтому зимой болезнь исчезает или значительно ослабляет хватку.

Ашер не разрешает Гитле выходить на улицу, пускай закроет окна и сидит с Самуилом дома.

Однажды вечером в дом Ашера приходят двое мужчин, постарше и помоложе. Старший в длинном черном пальто, в шапке. Борода величественно лежит на несколько выступающем животе. Бледное, печальное лицо и пронзительные голубые глаза, взгляд которых прикован к Ашеру. Молодой – его, похоже, взяли с собой для пущей важности – крупный и плотный. У него зеленые-зеленые глаза и бледное лицо. Стоя в дверном проеме, старший многозначительно вздыхает.

– Ясновельможный пан доктор, – начинает он на идише, – вы владеете одной вещью, которая, очевидно, вам не принадлежит.

– Очень интересно, – отвечает Ашер, – потому что я не припоминаю, чтобы присвоил какую-либо вещь.

– Я – Пинкас бен-Зелик из Козовы, раввин. А это мой племянник, Янкель. Мы пришли за Гитлей, моей дочерью.

Изумленный Ашер молчит. Лишь спустя мгновение вновь обретает дар речи и самообладание:

– Это и есть та вещь, о которой вы говорите? Но она ведь живое существо, а не вещь.

– Ну, это просто такое выражение, – примирительно отзывается Пинкас. Он заглядывает за спину Ашера, в глубь квартиры. – Мы могли бы войти и переговорить?

Ашер неохотно впускает их в дом.

– Когда ты врач, то видишь только людские несчастья, – говорит Ашеру Рубину Пинкас, его, так сказать, тесть, на следующий день, уже в больнице. – А жизнь – великая сила, и мы стоим на ее стороне. Что случилось, то случилось.

Пинкас притворяется, что оказался здесь случайно. Нижняя часть его лица закрыта куском белого полотна, которое якобы защищает от испарений. Вонь ужасная, это скорее место, где можно умереть, а не вылечиться. Больных уже приходится класть на пол, потому что больница крошечная.

Ашер ничего не отвечает.

Теперь Пинкас говорит, глядя поверх его головы, словно бы в воздух:

– Венской общине требуется врач, причем такой, который разбирается в глазных болезнях. Они создают еврейскую больницу. Ашер Рубин, вы могли бы взять с собой жену и… – прежде чем произнести это, Пинкас на мгновение умолкает, – своих детей и уехать отсюда. Все дурное будет забыто. Сыграли бы свадьбу, все бы уладилось.

И после паузы добавляет, словно предлагая продолжить беседу:

– Это все из-за тех неверных псов.

При словах «неверные псы» голос Пинкаса делается хриплым, и Ашер невольно поднимает глаза:

– Уходите отсюда. Мы еще поговорим об этом. Ни к чему не прикасайтесь. Меня ждет больной.

Смерть быстра и милосердна. Сначала болит голова, возникают тошнота и боли в животе, потом начинается понос и уже не прекращается. Тело высыхает, человек тает на глазах, теряет силы, а затем сознание. Это продолжается два или три дня, потом наступает конец. Сперва умер ребенок, затем братья и сестры этого ребенка, затем мать и, наконец, отец – все у Ашера на глазах. Так это началось. От них заразились другие приезжие.

Семейство, в которое его вызвали из-за водянки хозяина, благочестивые иудеи, расспрашивая о ситуации в городе, смотрят на него заговорщицки и по-своему гордятся тем, что у них – всего лишь водянка. Женщина в съехавшем набок чепце со значением приподнимает брови: это проклятие, мощный херем, брошенный на вероотступников. И оно действует. Бог наказывает предателей, оскверняющих собственное гнездо, раскольников, бесов.

– Долго его успех не мог продлиться, это все дьявольские силы. Откуда у него золото, экипажи с множеством лошадей, горностаи? Теперь Бог его хорошенько наказал.