— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, —как бы оправдываясь, перебил его Швейк, — ведь он, господин полковникФлидлер, давно умер, но если вы, господин обер-лейтенант, желаете, — ябуду говорить о нём только самое хорошее. Он, господин обер-лейтенант, был длясолдат ангел во плоти. Такой добрый, прямо что твой святой Мартин, которыйраздавал гусей бедным и голодным. Он мог поделиться своим офицерским обедом спервым встречным солдатом, а когда нам всем приелись кнедлики с повидлом, далраспоряжение приготовить к обеду свинину с тушёной картошкой. Но по-настоящемуон показал свою доброту во время манёвров. Когда мы пришли в Нижние Краловицы,он приказал за его счёт выпить всё пиво в нижнекраловицком пивоваренном заводе.На свои именины и дни рождения полковник разрешал на весь полк готовить зайцевв сметане с сухарными кнедликами. Он был так добр к своим солдатам, что как-тораз, господин обер-лейтенант…

Поручик Лукаш нежно потрепал Швейка за ухо и дружелюбносказал:

— Ну уж ладно, иди, каналья, оставь его!

— Zum Befehl, Herr Oberleutnant[263] —Швейк направился к своему вагону. В это время у одного из вагонов эшелона, гдебыли заперты телефонные аппараты и провода, разыгралась следующая сцена.

Там, по приказанию капитана Сагнера, стоял часовой, так каквсё должно было быть по-фронтовому. Приняв во внимание ценность телефонныхаппаратов и проводов, по обе стороны вагонов расставили часовых и сообщили импароль и отзыв.

В тот день пароль был «Карре»,[264] а отзыв«Хатван». Часовой, стоявший у вагона с телефонными аппаратами, поляк изКолотый, по странной случайности, попал в Девяносто первый полк*.

Ясно, что он не имел никакого представления о «Карре». Нотак как у него обнаруживались всё же кое-какие способности к мнемотехнике, онзапомнил, что начинается это слово с «к». Когда дежурный по батальонуподпоручик Дуб спросил у него пароль, он невозмутимо ответил «Kaffee». Это быловполне естественно, ибо поляк из Коломыи до сих пор не мог забыть об утреннем ивечернем кофе в брукском лагере.

Когда поляк ещё раз прокричал своё «Kaffee», а подпоручикДуб шёл всё прямо на него, то поляк-часовой, помня о своей присяге и о том, чтостоит на посту, угрожающе закричал: «Halt!» Когда же подпоручик Дуб сделал понаправлению к нему ещё два шага и снова потребовал от него пароль, он наставилна него ружьё и, не зная как следует немецкого языка, заорал на смешанномпольско-немецком языке: «Бенже шайсн, бенже шайсн».[265]

Подпоручик Дуб понял и начал пятиться назад, крича:

— Wachkommandant! Wachkommandant![266]

Появился взводный Елинек, разводящий у часового-поляка, испросил у него пароль, потом то же сделал подпоручик Дуб. Отчаявшийся поляк изКоломыи на все вопросы кричал «Kaffee! Kaffee!», да так громко, что слышно былопо всему вокзалу.

Из вагонов уже выскакивали солдаты с котелками, началасьпаника, которая кончилась тем, что разоружённого честного солдата отвели в арестантскийвагон.

Подпоручик Дуб имел определённое подозрение на Швейка. Швейкпервым вылез с котелком — он это видел. Дуб дал бы голову на отсечение, чтослышал, как Швейк кричал:

— Вылезай с котелками! Вылезай с котелками!

После полуночи поезд двинулся по направлению Ладовце— Требишов, где рано утром его приветствовал кружок ветеранов, принявшийэтот маршевый батальон за маршевый батальон Четырнадцатого венгерскогогонведского полка, который проехал эту станцию ещё ночью. Не оставалосьникакого сомнения, что ветераны были пьяны. Своим рёвом: «Isten áld mega Királyt»[267] — они разбудили весь эшелон. Отдельныесолдаты, из наиболее сознательных, высунулись из вагонов и ответили им:

— Поцелуйте нас в задницу! Eljen![268]

Тут ветераны заорали так, что стёкла в окнах задрожали:

— Eljen! Eljen a Tizenegyedik regiment![269]

Через пять минут поезд шёл по направлению к Гуменне. Теперьповсюду отчётливо были видны следы боёв, которые велись во время наступлениярусских, стремившихся пробиться к долине Тисы. Далеко тянулись наспех вырытыеокопы; там и сям виднелись сожжённые крестьянские усадьбы, а рядом с ними —наскоро сколоченные домишки, которые указывали, что хозяева вернулись.

К полудню поезд подошёл к станции Гуменне. Здесь явственнобыли видны следы боя. Начались приготовления к обеду. Тут солдаты своимиглазами увидели и убедились, как жестоко после ухода русских обращаются властис местным населением, которому русские были близки по языку и религии.

На перроне, окружённая венгерскими жандармами, стояла группаарестованных угрорусов. Среди них было несколько православных священников,учителей и крестьян из разных округов. Руки у них были связаны за спинойверёвками, а сами они были попарно привязаны друг к другу. Носы у большинствабыли разбиты, а на головах вздулись шишки, которыми наградили их жандармы вовремя ареста.

Поодаль венгерский жандарм забавлялся с православнымсвященником. Он привязал к его левой ноге верёвку, другой конец которой держалв руке, и, угрожая прикладом, заставлял несчастного танцевать чардаш. Время отвремени жандарм дёргал верёвку, и священник падал. Так как руки у него былисвязаны за спиной, он не мог встать и делал отчаянные попытки перевернуться наспину, чтобы таким образом подняться. Жандарм хохотал от души, до слёз. Когдасвященнику удавалось приподняться, жандарм снова дёргал за верёвку, и беднягаснова валился на землю.

Конец этому развлечению положил жандармский офицер, которыйприказал до прибытия поезда отвести арестованных на вокзал, в пустой сарай,чтобы никто не видел, как их избивают.

Этот эпизод послужил поводом для крупного разговора вштабном вагоне, и, нужно отдать справедливость, большинство офицеров осудилотакую жестокость.

— Если они действительно предатели, — считалпрапорщик Краус, — то их следует повесить, но не истязать.

Подпоручик Дуб, наоборот, полностью одобрил подобноеповедение. Он связал это с сараевским покушением и объяснил всё тем, чтовенгерские жандармы со станции Гуменне мстят за смерть эрцгерцогаФранца-Фердинанда и его супруги. Пытаясь как-то обосновать своё утверждение, онзаявил, что ещё до войны в июньском номере журнала «Четырёхлистник»,издаваемого Шимачеком, ему пришлось читать о покушении на эрцгерцога. Тамписали, что беспримерным сараевским злодеянием людям был нанесён удар в самоесердце. Удар этот тем более жесток и болезнен, что преступление лишило жизни нетолько представителя исполнительной власти государства, но также его верную игорячо любимую супругу. Уничтожением этих двух жизней была разрушенасчастливая, достойная подражания семья, а их всеми любимые дети осталисьсиротами.