— Так это все, дорогая моя? — сказала она,сочувственно вздыхая. — Ну что ж поделаешь. Ведь это не ваша вина. Вам решительноне в чем себя упрекнуть. Призовите на помощь всю вашу силу духа и постарайтесьпримириться с фактами.

— Родные этой девицы, — сказала миссис Гоуэн,— само собой разумеется, не щадили усилий, чтобы завлечь Генри в ловушку.

— Могу себе представить, душа моя, — сказаламиссис Мердл.

— Я спорила, доказывала, день и ночь ломалаголову над тем, как мне вырвать Генри из их сетей.

— Нисколько не сомневаюсь, душа моя, — сказаламиссис Мердл.

— Но все было напрасно. Все мои старания ни кчему не привели. Скажите же мне, моя дорогая: правильно ли я поступила, в концеконцов согласившись, хоть и с величайшей неохотой, на то, чтобы Генри взял женуне из Общества, или же это была непростительная слабость с моей стороны?

В ответ на этот призыв миссис Мердл в качествеверховной жрицы Общества заверила миссис Гоуэн в том, что ее поведение достойновсяческих похвал, что ее переживания заслуживают всяческого сочувствия, что онапоступила как героиня и вышла из горнила мук очищенной. И миссис Гоуэн,которая, разумеется, видела сама себя насквозь и знала, что миссис Мердл видитее насквозь и что Общество тоже увидит ее насквозь, тем не менее довелацеремонию до конца так, как и начала — с честью и не без удовольствия.

Встреча происходила в четыре или пять часовпополудни — время, когда по всей Харли-стрит, Кэвендиш-сквер снуют экипажи ираздается стук дверных молотков. Едва беседа приняла описанный выше оборот,воротился домой мистер Мердл, весь день, как обычно, трудившийся над тем, чтобыеще и еще упрочить славу Англии во всех частях цивилизованного мира, где толькомогут встретить должную оценку всесветный размах коммерческой инициативы играндиозные порождения деятельности ума в сочетании с капиталом. Ибо хотя никтотолком не знал, в чем, собственно, состоит деятельность мистера Мердла (зналитолько, что она приносит деньги), но именно в таких выражениях принято былохарактеризовать ее в торжественных случаях, и любезное Общество безоговорочнопринимало эту характеристику, совершенно по-новому истолковывая притчу оверблюде и игольном ушке.[69]

Для человека, облеченного столь величественноймиссией, мистер Мердл был на вид несколько простоват, как будто, занятый своимиторговыми операциями, он второпях поменялся головами с какой-то личностьюпомельче. В гостиную, где беседовали дамы, он заглянул случайно, уныло скитаясьпо всем комнатам с единственной целью укрыться от мажордома.

— Прошу прощения, — сказал он, взамешательстве остановившись на пороге. — Я думал, тут никого нет, кромепопугая.

Услышав, однако, от миссис Мердл «Войдите!», аот миссис Гоуэн уверения, что ей давно пора домой (она и в самом деле ужевстала, чтобы распроститься), он вошел и приткнулся у окна в дальнем концекомнаты, сцепив руки под обшлагами сюртука, и так крепко ухватившись одной задругую, как будто он сам себя арестовал и вел в тюрьму. Приняв эту позу, он тутже погрузился в глубокую задумчивость, из которой его вывел голос жены послетого, как они уже с четверть часа пробыли одни в гостиной.

— А? Что? — откликнулся мистер Мердл,повернувшись в сторону оттоманки, на которой сидела его супруга. — В чем дело?

— В чем дело? — повторила миссис Мердл. —Прежде всего в том, что я жалуюсь, а вы даже не слушаете.

— Вы жалуетесь, миссис Мердл? — переспросилмистер Мердл. — А я и не знал, что вы больны. На что же вы жалуетесь?

— На вас, — сказала миссис Мердл.

— Ах, на меня! — сказал мистер Мердл. — Что жея — чем же я — почему же вы на меня жалуетесь, миссис Мердл?

Так как мысли его постоянно разбегались иблуждали где-то далеко, ему не сразу удалось подобрать нужные слова. Затем, всмутном желании удостовериться, что он действительно хозяин этого дома, онсунул указательный палец в клетку к попугаю, который выразил свое мнение тем,что немедленно вцепился в него клювом.

— Итак, вы говорили, миссис Мердл, — сказалмистер Мердл, принимаясь сосать пострадавший палец, — что жаловались на меня.

— Да, жаловалась, и не напрасно, — сказаламиссис Мердл. — Это видно хотя бы из того, что я принуждена повторять всесначала. С вами говорить все равно что со стенкой. И гораздо хуже, чем спопугаем — тот по крайней мере закричал бы.

— Неужели вам хочется, чтобы я кричал, миссисМердл? — отозвался мистер Мердл, усаживаясь в кресло.

— А что, пожалуй, это было бы лучше, чемсмотреть в пространство отсутствующим взглядом, — отпарировала миссис Мердл. —Хоть было бы ясно, что вы замечаете то, что происходит вокруг вас.

— Можно кричать, и тем не менее не замечатьничего, миссис Мердл, — сумрачно отвечал мистер Мердл.

— А можно и не крича оставаться таким упрямым,как вы, — возразила миссис Мердл. — Что верно, то верно. А если вам угоднознать, что заставляет меня жаловаться на вас, извольте, в двух словах: незачемвам являться в Общество, раз вы не желаете считаться с его требованиями.

Мистер Мердл ухватился за остатки своейшевелюры и вскочил так стремительно, словно таким способом сдернул себя скресла.

— Во имя всех сил преисподней, миссис Мердл,да кто же старается для Общества больше меня? Взгляните на этот дом, миссисМердл! Взгляните на эту обстановку, миссис Мердл! Повернитесь к зеркалу ивзгляните на самое себя, миссис Мердл! Вам известно, сколько все это стоит? Адля кого все это, вам известно? И у вас поворачивается язык сказать, что мненезачем являться в Общество? Когда я буквально засыпаю Общество золотом! Когдая изо дня в день тружусь, как — как — как каторжник, прикованный к тачке, чтобывозить золото для этого самого Общества!

— Нельзя ли поспокойней, мистер Мердл, —сказала миссис Мердл.

— Поспокойней! — вскричал мистер Мердл. — Да свами никакого спокойствия не хватит! Вы разве знаете, что я делаю, чтобыудовлетворить требования Общества? Вы разве знаете, на какие жертвы я иду радинего?

— Я знаю, — отвечала миссис Мердл, — что наваших приемах собираются сливки английского Общества. Я знаю, что вы приняты вовсех лучших домах Англии. И мне кажется, что я знаю — впрочем, скажу безжеманства: я знаю, что я знаю, кто тут играет далеко не последнюю роль.