— Для прояснения мозгов, — пояснил онизумленному Кленнэму. — А то, ей-богу, слышать, как ее отец ораторствует закружкой пива, когда знаешь то, что мы знаем, и видеть ее самое в этой комнате,в этом затрапезном платьишке, когда знаешь то, что мы знаем — тут есть от чего…Мистер Рэгг, подставьте-ка мне спину — повыше, сэр, — так, хорошо.

И недолго думая, мистер Панкс (кто бы могожидать!) разбежался по плитам тюремного двора, уже окутанного вечерней мглой,и вмиг перемахнул через голову мистера Рэгга из Пентонвилла, Ходатая по Делам,специалиста по Поверке Счетных Книг и Взысканию Долгов. Очутившись снова наногах, он ухватил Кленнэма за пуговицу, отвел его в укромный уголок за колодцеми, пыхтя, вытащил из кармана пачку бумаг.

Мистер Рэгг, тоже пыхтя, тоже вытащил изкармана пачку бумаг.

— Стойте! — вырвалось у Кленнэма. — Вамчто-нибудь удалось узнать?

Мистер Панкс отвечал с выражением, описатькоторое слова бессильны:

— Кое-что удалось.

— Тут кто-нибудь замешан?

— Как это замешан, сэр?

— Открылся какой-нибудь обман, злоупотреблениедоверием?

— Ничуть не бывало!

«Слава создателю!» — сказал себе Кленнэм. —Ну, показывайте.

— Имею честь доложить, сэр, — запыхтел Панкс,лихорадочно листая бумаги и выбрасывая каждую фразу, точно клуб пара подвысоким давлением. — Где же родословная? Где документ номер четвертый, мистерРэгг? Ага! Чудесно! Все в порядке… Имею честь доложить, сэр, что факты уже всеу нас в руках. Потребуется еще два-три дня, чтобы их надлежащим образомоформить. Скажем для верности: еще неделя. Мы трудились над этим делом, не знаяни отдыху ни сроку, — не могу даже сказать сколько. Мистер Рэгг, сколько мы надэтим делом трудились? Ладно, молчите. Вы меня только собьете. Вы сами объявитеей, мистер Кленнэм, но только тогда, когда мы вам позволим. Где у нас общийитог, мистер Рэгг? Ага! Вот! Читайте, сэр. Вот что вам предстоит объявить ей.Вот кого называют Отцом Маршалси!

Заставив себя философски отнестись ккомпромиссу, неизбежность которого она уже предвидела, беседуя с Артуром,миссис Гоуэн покорилась судьбе, смирилась скрепя сердце с мыслью об «этихМикльсах» и великодушно решила не препятствовать браку сына. Весьма вероятно,что успешному ходу и завершению предшествовавшей этому внутренней борьбыспособствовали не только ее материнские чувства, но и три соображения, таксказать, политического характера.

Во-первых, ее сын не обнаруживал ни малейшегонамерения спрашивать у нее согласия и, по-видимому, не сомневался в своейспособности без оного обойтись. Во-вторых, женившись на единственной иобожаемой дочери весьма состоятельного человека, Генри бесспорно отказался быот всяких посягательств на пенсию, пожалованную ей благодарным отечеством (исемейством Полипов). В-третьих, по дороге к брачному алтарю были бы уплаченытестем долги Генри. Сопоставив эти три соображения с тем фактом, что миссисГоуэн поспешила дать свое согласие, как только мистер Миглз дал свое, и что,собственно говоря, возражения мистера Миглза были единственным препятствием кэтому браку, можно с уверенностью предположить, что ни одно из упомянутыхобстоятельств не было упущено из виду предусмотрительной вдовой покойногоинспектора чего-то.

Однако же, блюдя собственный престиж и престижрода Полипов, она усердно поддерживала среди друзей и родственников легенду отом, что этот брак представляется ей большим несчастьем, что она совершенносражена обрушившимся на нее ударом, что Генри просто околдовали, что онапротивилась сколько могла, но что может поделать мать, и так далее и томуподобное. Она уже испробовала этот прием на Артуре Кленнэме в качестве другасемьи Миглзов, а теперь разыгрывала ту же комедию с ними самими. При первой жеаудиенции, данной мистеру Миглзу, она приняла позу матери, которая из любви ксыну с болью душевной сдалась на его неотступные мольбы. Сохраняя отменнуюучтивость в обхождении, она всем своим поведением изображала, будто это она, ане он, не желала этого брака, но в конце концов вынуждена была уступить; она, ане он, идет на нелегкую жертву. И то же самое она столь же учтиво ухитриласьвнушить миссис Миглз, с ловкостью фокусника, заставляющего простодушнуюзрительницу взять из колоды нужную ему карту. Когда же сын представил ейбудущую невестку, она, целуя ее, сказала: «Чем же это вы, душенька, такприворожили моего Генри?» — и при этом пролила несколько слез, которые,смешавшись с пудрой, скатились по ее носу в виде беленьких крупинок — слабый,но трогательный знак, что, хотя она мужественно переносит тяжелое испытание,посланное ей судьбой, под ее напускным спокойствием таится глубокое горе.

Среди приятельниц миссис Гоуэн (которая,претендуя на собственную принадлежность к Обществу, в то же время любилапохвалиться своими тесными связями с этой великой державой) одно из первых местзанимала миссис Мердл. Правда, все без исключения цыгане хэмптон-кортскоготабора задирали нос, произнося имя выскочки Мердла, но они тотчас же опускалиего, как только речь заходила о миллионах этого выскочки. Маневренной гибкостьюупомянутого органа они весьма напоминали Финансы, Адвокатуру, Церковь и всехпрочих.

Когда великодушное согласие было уже дано,миссис Гоуэн решила нанести визит миссис Мердл, чтобы выслушать еесоболезнования по поводу случившегося. С каковой целью она и покатила в город водноконном экипаже из тех, что в описываемый период английской истории былиизвестны под непочтительным названием «коробочек». Владелец этого экипажапромышлял извозом, и все пожилые обитательницы хэмптон-кортского дворцананимали его при надобности поденно или по часам; но согласно действовавшему водворце неписанному закону все его обзаведение считалось как бы собственнымвыездом того, кто им в данное время пользовался, а сам он должен был делатьвид, будто ни о каких других седоках никогда и не слыхивал. Разве не так же иминистерские Полипы, которые лучше всех извозчиков на свете умеют соблюдатьсвою выгоду, всегда делают вид, будто понятия не имеют ни о каких других делах,кроме тех, которыми заняты в настоящее время?

Миссис Мердл была дома и покоилась в своемалом с золотом гнездышке, а рядом в клетке сидел на жердочке попугай и, склонивнабок головку, с интересом разглядывал ее, принимая, должно быть, завеликолепный образец другой, более крупной породы попугаев. И вот перед нимиобоими явилась миссис Гоуэн со своим излюбленным веером, зеленый тон которогослегка умерял яркость роз, цветущих на ее щеках.