А это мы с мамой исестрой! —

указываешь ты мне

на следующуюфотографию,

попутно вспоминая

печальную историю.

– Бледная мама

с лихорадочнымблеском в глазах,

уставшая и обессиленная.

Она сидит на краюкровати

и собирает сприкроватной тумбы

хлебные шарики

с ядовитой начинкой,

давясь, запивает ихводой.

Она как-то особонежно

ласкает меня!

Понимаю, что онауходит от меня

навсегда,

но ничего не могу

с этим поделать!

– Уходи, уходи, тебепора, опоздаешь,

ну уходи же, все будетхорошо! —

сорванные почти накрик слова,

она продолжила сулыбкой

и с большим уверением

в благополучиидейства.

С тех пор в ней что-тоумерло,

отмерло как ненужное,

по каким-то причинам

непригодившееся,

как атавизм, какхвост!

С тех пор мама сталадругой,

в тот день я еепотеряла!

Но найти ее в новомкачестве

уже не представлялосьвозможным!

Она отдалилась отменя,

ее цвет превратилсяв бешено-красный.

В любой ситуации

она оказываласькрайне правой,

самой лучшей дляокружающих во всем!

Я иногда боялась ее,

потому что это былане моя мама,

а кто-то другой!

Да, другой,

надевшей маску извареной свеклы,

да так до конца ееникогда и не смывшей!

Наверное, я былалишней!

Да-да! Я была этимсамым хвостом!

Мама ушла от нас спапой

в «новую жизнь»,

прихватив с собоймою сестру.

Ты плачешь.

Я ненавижу женскиеслезы!

Они всегда какие-тофальшивые,

подкупные,

но у тебя по-другому!

Когда сильные эмоциизахлестывают,

ты уже не можешьсдерживать слез!

Независимо от повода,будь то обида

или впечатление,

оказанное произведениемискусства,

по твоим бархатистымщекам

текут соленые дорожки!

Ты стесняешься своихслез при чужих!

Тебе немного неловко,

но ты ничего не можешьс этим поделать!

«Извините!» – этоединственное,

что ты можешь выдавитьв тот момент.

Ты мгновенно перевелатему,

суетясь над моимибрюками:

– Надо застирать,

застирать кровьпо-быстрому!

Потом никогда неотстирается! —

хлопотала ты надбрючной тканью.

* * *

Пока ты возилась вванной

с моими брюками

ко мне пришел твойлюбимец —

британский котПумчик.

Это короткошёрстныйкот

серо-голубого окраса,

который внешне былпохож

скорее на африканскуюпуму,

чем на домашнегокотика.

И характер былсоответствующий,

если кого невзлюбит,то держись!

У нас с ним сложились

довольно нейтральныеотношения —

он охотно делил сомной «свою территорию»,

признавая во мне«сильного самца».

Помню, как летом мыходили на пикник.

Так вот, тогда впокрывале

мы принесли домойкузнечика.

Ох и верещала тогдаИрука

при виде этогонасекомого!

Орала, мол, выбросьтеэту гадость!

А Ленка назло сестре

посадила его вкоробочек

и кормила яблоком.

Он ел по крупинкам,

беря каждую в передниелапы!

– В траве сиделкузнечик,

совсем как огуречик,

зелененький он был!—

весело пела у себяв комнате Ленка,

чтобы побольнейзадеть сестру.

На следующий день

мы поехали с Ирукой

на Птичий рынок

около площадиКалинина,

чтобы выменять уЛенки

коробок с кузнечикомна котенка.

Только так можнобыло

утихомирить этуразбойницу!

В скверике напротиврынка

стоял народ со своимзверьем.

Идут люди с остановкичерез сквер

и присматривают себепитомца.

На самом же рынкевсегда

за несанкционированнуюторговлю

гоняют.

Единственныйофициальный прилавок,

который там был, этолоток

Кретингской литовскойзверофермы.

Женщины с какой-тоневыносимой тоской

смотрели насеребристо-чёрных лисиц,

голубых песцов инорок.

Почти у самого входастояла

миловидная женщинасредних лет

с «плюшевым мишкой»в руках.

При приближении кней «медвежонок»

оказался довольнокрупненьким

мохнатым котенком

с серебристой флисовойшерсткой.

Ирука не смоглаустоять

от такой пушистойкрасоты

и взяла котика в дом.

* * *

Ленка отыскала наантресолях

каблуки сестры.

Надела. Потопталась.

Туфельки,

как ни странно,оказались впору!

Она старательнодержалась

на высоте шпилек,

крутилась в фуэтеперед зеркалом

в наполненной солнцемзале.

Я взял со стола

карманное зеркальце