– Подумаешь! Эйдос-то у нас! Можно уговорить Троила, и ондаст ей другое. Ты же тоже не родился в теле мотоциклиста, – легкомысленнозаявил Корнелий.

– Нет. Они уничтожат уже не одно тело… – тихо сказалЭссиорх. – Да и крючок мрака сидит глубже, чем просто в теле. Не отпусти мы ее,ночью она выпрыгнула бы из окна. Это пока что сильнее ее. Ты же видел: Арейпозвал, и вот она бежит как собачка. Нельзя столько времени быть ведьмой, апотом чудесным образом передумать и в три секунды стать пушистой. Зло – это ракдуши, мерзость хуже всех наркоманий. Внезапное исцеление от зла невозможно.Если бы так: чего проще? Дал таблетку от зла, и ты новенький!

– И ты ее отпускаешь???

Теперь уже Эссиорх ткнул Корнелия пальцем. И даже оченьбольно. Глаза его по-прежнему выглядели сухими, но светлых крапин на скулахстало уже шесть. Похоже было, что они выходят изнутри, как сквозь промокашку.

– А как я могу не отпустить? Представь, что по палубекорабля бегает сорвавшаяся с привязи, запаниковавшая лошадь и рвется в ледяноефевральское море. Веревки нет, уздечки нет. Боюсь, все, что остается, –прыгнуть за ней следом, дать лошади в ледяной воде проплыть сотню метров,успокоить ее, а потом мало-помалу заворачивать к кораблю. Главное – быть всевремя рядом.

Один ученый прочел все существующие книги, все философскиетрактаты, все писания. Закрыв последнюю книгу, он провел рукой по ее переплетуи осторожно положил книгу на стол. Затем вышел во двор, задрал голову к звездами крикнул:

«Я приобрел всю возможную человеческую мудрость! Что мне ещесделать, чтобы познать тайны мироздания?»

«Ты на жену-то не ори!» – ответил ему в сердце безмернотихий голос.

Книга света

Всю дорогу до «Новокузнецкой» Меф был убежден, что разорветПрасковью и Ромасюсика в клочья. Он рисовал себе это в подробностях, такихнатуралистических, что кулаки тяжелели, а глаза наливались кровью. Однако когдапоезд со щелчком открыл двери, он обнаружил, что злость улетучилась. Вышлапаром, как сбегает вода из носика кипящего чайника, пока он окончательно неопустеет.

Толкаемый всеми, кому не лень, Меф стоял на платформе,озирался и ждал, когда схлынет толпа. Наконец она схлынула, устремившись квыходу в город и переходу на «Третьяковскую», а Прасковьи он все еще не видел.

– Который час? – спросил Меф у кряхтящего мужичкаоколохудожественного вида, который, перекинув через плечо скатанный в рулонстарый ковер, куда-то его тащил. Со стороны это выглядело так, будтомагу-самоучке стало холодно лететь на ковре-самолете и он решил, что лучшебудет добраться на метро.

– Шестнадцать минут семнадцатого, – удивленно ответилмужичок с ковром.

Обернувшись, Меф увидел, что стоит под часами, которыми, какизвестно даже детям, завершается всякая платформа московского метро.

«Пора меня в психушку! В метро спрашивать время!» –сообразил Меф.

Не исключая, что Ромасюсик мог его и одурачить, Буслаевмедленно пошел по станции. Прасковью он заметил, только когда прошел мимо и навсякий случай обернулся.

Она сидела на корточках у стены шагах в двух от перехода,прикрываемая его выступающими закругленными перилами, и, низко опустив голову,разглядывала облепленные глиной камни, лежащие у нее на ладони. Одна.Ромасюсика поблизости не наблюдалось. Должно быть, благоразумно где-тоотсиживался.

Прасковья была в простеньком платье с короткими рукавами.Бросалось в глаза, что руки у Прасковьи очень худые и вообще вся она тощая, сострыми плечами. Даже из Дафны можно было сделать полторы Праши.

Меф остановился. Признаться, он ожидал чего-то иного.Хохота, раскалывающего мрамор. Охраны. Ничего подобного. Прасковья большепоходила на больного голубя, чем на повелительницу мрака. Волосы забраны вусталый пучок, который удерживает пластмассовая заколка. На ногах – рыночныешлепки.

Какой-то злой остряк уже бросил на плиты рядом с Прашейпятачок.

Мефодий подошел. Прасковья подняла голову. Скользнув поноге, взгляд ее остановился на лице Мефа. Она продолжала сидеть на корточках.

Меф тоже вынужден был присесть. Стоящему парню кричать насидящую на корточках девушку глупо и неудобно. Кричать же самому в этой позе,как оказалось на практике, вообще нереально.

– Ну? Ты соображаешь, что ты сделала? У них остался мойпаспорт! – сказал он, безуспешно раздувая гнев.

Прасковья с усилием открыла рот. Ее голос напоминал крикбольной птицы. Меф был потрясен. До этого момента он считал, что Праша вообщенемая. Оказалось, нет.

– …сссс… нннни… ллл? – различил Меф.

Прасковья напряженно смотрела ему в глаза.

– Я не понимаю, – сказал он.

Рядом прогрохотал поезд, заглушив все остальное.

– ввв… ммм… и… л?

– Не понимаю.

Прасковья с досадой махнула рукой. Свет на станции моргнул ипогас. На несколько секунд «Новокузнецкая» погрузилась в сосущую, без единойискры тьму. Эскалаторы разом встали. Послышался резкий свисток дежурной и еекрик «Не паниковать!», ставший сигналом к общей панике.

Затем свет вспыхнул вновь.

Ромасюсик вынырнул неожиданно, хотя, казалось бы, такая тушанеожиданно появиться не способна по определению. Застенчиво щурясь, он стоялрядом с Прасковьей и отгонял от себя невесть откуда взявшихся в метро ос.

– Я так испугался! – сообщил он Праше, настороженным глазомкосясь на Мефа. – Вообрази: спускаюсь на эскалаторе, и тут тьма, мрак!Эскалатор дергает, и парень сзади вцепляется мне в волосы! Мы кубарем летимвниз, а потом – свет раз! – я вижу, что парень сидит и в полном шоке жует моиволосы! Чтоб у него аллергия началась на сахарную вату!

Меф шагнул к Ромасюсику. Он намеревался в простой идоступной для амеб форме объяснить, почему свиньей быть невыгодно.

Не растерявшись, Ромасюсик отскочил и, подпрыгнув,заверещал:

– Что ты дуишь, фюлюган? Граждане, миленькие! Зовитеполицию! Я поймал беглого преступника, а он меня убивает! Ай! Психи атакуют!Караул!