Из подвала, где ее кормили объедками, и крысы без всякихтрудов вырывали эти жалкие объедки из ее искалеченных пальцев. Когда спустя двамесяца ее расковали и, вытащив оттуда, позволили переодеться и искупаться,Йеннифэр не знала, куда деваться от счастья. Новая комната показалась ейкоролевской опочивальней, а жидкий супец, который ей приносили, —живительным бульоном из ласточкиных гнезд, достойным императорского стола.Ясное дело, очень скоро бульон оказался обычными помоями, удобное ложе —жесткой лежанкой, а королевская опочивальня — тюрьмой. Холодной, теснойкамерой, в которой, сделав четыре шага, упираешься в стену.

Йеннифэр выругалась, вздохнула, присела на карло —единственный, кроме лежанки, предмет мебели.

Мужчина вошел так тихо, что она едва услышала.

— Меня зовут Бонарт, — сказал он. —Постарайся запомнить это имя, ведьма. Да вколоти его как следует себе в башку.

— В гробу я тебя видела вместе с твоим затраханнымименем!

— Я, — скрежетнул он зубами, — охотник залюдьми. Да-да, слушай как следует, чародейка. В сентябре, три месяца назад, я вЭббинге поймал твоего ублюдка. Ту самую Цирю, о которой тут столько трепа.

Йеннифэр стала слушать внимательнее. Сентябрь, Эббинг.Поймать-то поймал. Да где же она? Может, врет, падла?

— Сероволосая ведьмачка, вышколенная в Каэр Морхене. Язаставил ее драться на арене: убивать людей под визг публики. Понемногу,мало-помалу превратил ее в зверюгу. Учил арапником, кулаком и каблуками. Долгоучил. Но она сбежала, зеленоглазое змийство.

Йеннифэр неслышно вздохнула.

— Сбежала от меня в мир иной. Но когда-нито мы ещевстретимся. Уверен, уж когда-нибудь — да встретимся. Да, чародейка. И ежели я очем-то сожалею, так только о том, что твоего ведьмачьего любовничка, Геральта,испекли на живом огне. Я охотно дал бы ему попробовать моего клинка, выродкутреклятому.

Йеннифэр фыркнула.

— Послушай-ка, Бонарт, или как тебя там. Не смеши. Тыведьмаку и в подметки не годишься. И сравниться с ним не можешь. Ни в чем. Ты,как только что сам выразился, живодер и палач. А герой разве что против щенков.

— Глянь-ка сюда, ведьма.

Он резко распахнул куртку и рубаху, вытянул, путая их, трицепочки с тремя серебряными медальонами. Один изображал кошачью голову, второй— голову то ли орла, то ли грифа, третьего она как следует не рассмотрела.Скорее всего это была волчья голова.

— Таких штучек, — фыркнула она, снова изображаябезразличие, — полным-полно на ярмарках.

— Эти не с ярмарки.

— Да неужто?!

— Было время, — прошипел Бонарт, — когдапорядочные люди боялись ведьмаков пуще чудовищ. Чудовища, известное дело,сидели по лесам и камышникам, а ведьмаки нагло разгуливали по улицам, заходилив кабаки, вертелись около храмов, всяческих заведений, школ и игровых площадок.Порядочные люди справедливо сочли это непорядком. Поэтому решили поискатького-нибудь, кто мог бы призвать нахальных ведьмаков к порядку. И нашли.Нелегко, небыстро, неблизко, но нашли. Как видишь, у меня на счету — тройка. Ниодин выродок больше не появлялся в округе и не пугал почтенных граждан своейвнешностью. А если б появился, то я разделал бы его точно так же, какпредыдущих.

— Во сне? — скривилась Йеннифэр. — Изсамострела? Из-за угла? Или, может, подлив яду?

Бонарт спрятал медальоны под рубаху, сделал два шага в еесторону.

— Дразнишься, ведьма?

— Было такое намерение.

— Так, значит? Ну, сейчас я покажу тебе, сучье вымя,кто кому в подметки годится. С кем я могу соперничать во всем. Да что там, ядаже, думаю, покрепче его буду.

Стоявшие за дверью стражники аж подскочили, услышав пробившийсяиз камеры грохот, треск, гул, вой и скулеж. А если б стражникам когда-либо вжизни довелось слышать рев пойманной в капкан пантеры, то они могли быпоклясться, что в камере находится именно этот хищник!

Потом до стражников долетел страшный рык раненого льва,которого, впрочем, стражники тоже никогда не слышали, да и видели только нагербах. Они переглянулись. Покачали головами. А потом ворвались в комнату.

Йеннифэр сидела, сжавшись, среди обломков лежанки — волосывзъерошены, платье и рубашка разодраны сверху донизу, маленькая девичья грудьбурно вздымается в такт тяжелому дыханию. Из носа текла кровь, на лице быстроувеличивалась припухлость, наливались малиновым цветом царапины на плече.

Бонарт сидел в другом углу среди остатков карла, обеими рукамиухватившись за промежность. У него из носа тоже текла кровь, окрашивая седыеусы глубоким кармином. Лицо искорежено кровавыми царапинами. Едва зажившиепальцы Йеннифэр были жалким оружием, а вот звенья двимеритовых браслетовобладали прекрасными, роскошно острыми краями.

В распухающей на глазах щеке Бонарта, точнехонько посредискулы, торчала чуть ли не по ручку вбитая обоими зубьями вилка, которуюЙеннифэр стащила со стола во время ужина.

— Только против щенков ты годен, изувер, —выдохнула чародейка, пытаясь прикрыть грудь остатками платья. — А от сучекдержись подальше. Слабоват ты против них, сопляк!

Она не могла себе простить, что попала не туда, куда целила— в глаз. Ну что ж, мишень была подвижной, а кроме того, полное совершенствонедостижимо.

Бонарт рявкнул, встал, выдернул вилку, взвыл и пошатнулся отболи. Изрыгнул мерзкие ругательства.

Тем временем в камеру заглянули еще два стражника.

— Эй вы! — заорал Бонарт, стирая кровь слица. — Быстрее сюда! Тащите эту сволочугу на середину комнаты, распнитекрестом и держите, да покрепче!

Стражники переглянулись. Уставились в потолок.

— Идите-ка лучше отседова, господин хороший, —сказал один. — Нам за это не плотют.

— А окромя того, — буркнул другой, — нету унас охоты кончить как Риенс или Ширру.

* * *

Кондвирамурса отложила в стопку картинок картон сизображением тюремной камеры и женщины, сидевшей с опущенной головой, вкандалах, прикованной к каменной стене.

— Ее мучили, а ведьмак в это время забавлялся вТуссенте с какими-то брюнетками.

— Осуждаешь? — резко спросила Нимуэ. — Ничегопрактически не зная?

— Нет. Не осуждаю, но…

— Никаких «но». Замолкни, пожалуйста.

Некоторое время они сидели молча, перекладывая гравюры иакварели.