— Не промышляю, кстати, по тем же причинам, что и ты. Стой лишь разницей, что я так и помру ведьмаком, никаких ведьмачат не наплодив.Пошли отсюда.

Снаружи, у стен небольшого замка, их охватил холод и ветер сгор. Ночь была ясная, небо безоблачное и звездное, лунный свет искрился навиноградниках, укрытых недавно выпавшим, чистейшим снегом.

Стреноженные лошади встретили их фырканьем.

— Следовало бы, — сказал Рейнарт, многозначительноглядя на ведьмака, — сразу же встретиться с клиентами и положить в кошельто, что удастся выторговать. Но ты, полагаю, спешишь в Боклер, а? К некоемуальковчику?

Геральт смолчал, ибо на такие вопросы не отвечалпринципиально. Приторочил тушку скоффина к седлу запасной лошади, сам вскочилна Плотву.

— Встретимся с клиентом, — решил он, поворачиваясьв седле. — Ночь еще молодая, а я голоден. Охотно бы чего-нибудь выпил.Едем в город. В «Фазанщину».

Рейнарт де Буа-Фресне хохотнул, поправил висящий на луке щитв красно-желтых шашечках, забрался на высокое седло.

— Воля ваша, кавалер. Итак, в «Фазанщину». Пшел,Буцефал!

Они шагом поехали по заснеженному склону, вниз, к тракту,четко обозначенному редким строем тополей.

— Знаешь что, Рейнарт, — неожиданно заговорилГеральт. — Я тоже предпочитаю видеть тебя таким, как сейчас.Разговаривающим нормально. Тогда, в октябре, ты изъяснялся, а точнее —изгилялся с бьющей по нервам идиотской манерностью.

— Чес-слово, ведьмак, я — странствующий рыцарь, —захохотал Рейнарт де Буа-Фресне. — Забыл или как? А рыцарь всегда изъясняетсяс идиотской манерностью. Это, понимаешь, знак такой, вроде щита вот этого. Понему, как по гербу на щите, распознают наше братство.

* * *

— Чес-слово, — сказал Рыцарь ШахматнойДоски, — напрасно вы нервничаете, милсдарь Геральт. Ваша подружка навернякауже выздоровела и о слабости окончательно забыла. Госпожа княжна держитпридворных лекарей, те любую хворь вылечат. Чес-слово, нечего беспокоиться.

— Я придерживаюсь того же мнения, — сказалРегис. — Расхмурься, Геральт. Ведь Мильву и друидки лечили…

— А друидки в лечении доки, — добавилКагыр. — Чему первейшее доказательство моя раздолбанная горняцким кайломголова, не желаете ли глянуть? Почти как новая. Мильва, уверен, уже здорова.Нет причин тревожиться.

— Вашими б устами…

— Здорова уже, здорова, — повторил рыцарь, —ваша Мильва свежа как огурчик, голову дам на отсечение, и уж навернякаотплясывает на балах. Кренделя выписывает. Пиршествует. А в Боклере при дворекнягини Анарьетты что ни день, то бал либо пир. Ха-ха! Чес-слово, теперь, когдая разделался с обетом, я тоже…

— Вы разделались с обетом?

— Фортуна была ко мне благосклонна! Ибо следует вамзнать, что клялся я не хухрой-мухрой какой-нибудь, а журавлем! По весне.Поклялся пятнадцать разбойников-грабителей уложить к Йуле. Ну и теперь свободеня от клятвы. Пить уже могу и говядину есть. К тому ж мне не надо большескрывать своего имени. Я, позвольте представиться всем, Рейнарт де Буа-Фресне.

— Очень приятно.

— Касательно упомянутых балов, — проговорилаАнгулема, подгоняя лошадь, чтобы поравняться с ними. — Так и нас, надеюсь,не обойдут возможностью насытиться и напиться? Да и поплясать я б тоже охотнопоплясала. На балу-то.

— Чес-слово, будет в Боклере все, — заверилРейнарт де Буа-Фресне. — Балы, пиры, рауты, выпивки и посиделкипоэтические. Ведь вы же Лютиковы друзья… Пардон, я хотел сказать Юлиановы.Виконтовы, чес-слово. А оный Юлиан, виконт, весьма мил госпоже княгине.

— А как же, похвалялся, было дело, — хихикнулаАнгулема. — А как оно в натуре-то было с той любовью? Не знаете ли,милсдарь рыцарь? Поведайте!

— Ангулема, — проговорил ведьмак. — Тебе этознать обязательно?

— Не обязательно. Но хочется. Не брюзжи, Геральт. Иперестань дуться. При виде твоей кислой физиономии придорожные грибы самимаринуются. А вы, милсдарь рыцарь блуждающий, давайте излагайте.

Едущие впереди кавалькады странствующие рыцари распевалирыцарскую песню. Слова песни были глупые до неприличия.

— Случилось это, — начал рыцарь, — годковэтак шесть назад. Гостил у нас господин поэт целую зиму и весну, на лютнетренькал, романсы распевал, стихи декламировал. Князь Раймунд в то время вЦинтре посиживал, на сборище. Домой не спешил. Ни для кого не было секретом,что в Цинтре полюбовница у него завелась. А госпожа Анарьетта и милсдарь Лютик…М-да… преудивительнейший это город, Боклер, и прекрасный, любовных чар полный.Сами увидите. В те времена княгиня и господин Лютик это изведали… И незаметили, как от стишка к стишку, от словечка к словечку, от комплиментика ккомплиментику, цветочку, взгляду, вздоху… Короче говоря, вскоре дошло дело доблизкого, стало быть, интереса.

— И очень близкого? — хихикнула Ангулема.

— Очевидцем быть не довелось, — сухо отрезалрыцарь, — а сплетен повторять не обвык. Кроме того, как мазель, несомненнознает, у любви множество имен, и весьма относительное это понятие: близкое либыло общение, или не очень.

Кагыр прыснул в кулак. Ангулеме добавить было нечего.

— Встречались, — продолжал Рейнарт деБуа-Фресне, — княгиня с господином Лютиком тайно месяца, вероятно, два, отБеллетэйна до Летнего Солстыция. Да позабыли об осторожности. Разошлась весть,начали болтать языки. Милсдарь Лютик не мешкая на коня вскочил и отбыл.Оказалось, поступил вполне разумно. Потому что как только князь Раймунд изЦинтры возвратился, донес ему обо всем один услужливый лакей. Князя, когдаузнал он, какой инсульт на него свалился, какие порожа ему пристроили, такаядикая, можете себе представить, ярость обуяла, что он супницу с борщом на столопрокинул, потом слугу-доносителя чеканчиком разделал, слова всякие-разныевыдавал, затем при свидетелях дал маршалу двора по морде и большое ковирскоезеркало вдребезги разнес. Княгиню же в ее собственных покоях заточил и, пыткамипригрозив, все из ее княжеского сиятельства вытянул. Сразу же за господиномЛютиком погоню учинил, повелев без всякой жалости и разговоров соблазнителяприкончить и сердце из груди вырвать. Вычитавши что-то подобное в какой-тостародавней балладе, вздумал он сердце Лютиково зажарить и ее сиятельствокнягиню Анарьетту принудить на глазах всего двора оное сердце откушать. Бррр,тьфу ты, отвратность какая, надо же! На свое счастье, успел-таки господин Лютиксбежать.

— Повезло парняге. А князь, значит, от горестейштиблеты отбросил?