Вильгефорц повернулся к ней. Он больше не носил на головезолотой «опалубки» для хрустального яблока в глазной впадине, однако выгляделеще чудовищней, чем тогда, летом, когда она увидела его рану в первый раз.Регенерированное левое глазное яблоко уже пришло в порядок, но было заметноменьшего размера нежели правое. От такой картинки перехватывало дыхание.

— Ты, Йеннифэр, — процедил он, — вероятно,полагаешь, что я лгу, ловлю тебя в силки, пытаюсь застать врасплох? Зачем бымне это? Известие о гибели Цири потрясло меня не меньше, да что там, гораздосильнее, чем тебя. В конце концов, я связывал с девушкой вполне конкретныенадежды, строил планы, которым предстояло сыграть решающую роль в моейдальнейшей жизни. Теперь девушка мертва, и мои планы рухнули.

— Прекрасно. — Йеннифэр, с трудом удерживая ножнепослушными пальцами, пыталась резать нашпигованную черносливом свинуюкотлету.

— Тебя же, — продолжал чародей, не обращаявнимания на комментарий, — связывала с Цири исключительно глупаясентиментальность, на которую в различных пропорциях влияли сожаление особственном бесплодии и чувство вины. Да, да, Йеннифэр, чувство вины! Ведь тыактивно участвовала в скрещивании парочек и, я бы сказал, в откормкепроизводителей, благодаря чему и явилась на свет малютка Цири. И ты перенесласвои чувства на плод генетического эксперимента — кстати сказать, неудачного.Ибо у экспериментаторов не хватило знаний.

Йеннифэр молча пожелала ему успехов, подняв бокал иодновременно искренне моля судьбу, чтобы та не дала бокалу вывалиться из руки.Она постепенно приходила к выводу, что по меньшей мере два пальца из пяти небудут сгибаться очень долго. Возможно, никогда. Вильгефорц не обратил на еежест никакого внимания.

— Теперь уже поздно. Это случилось, — прошипел онсквозь зубы. — Однако знай, Йеннифэр, у меня-то знания были. А если б былаи девушка, то я своими знаниями наверняка бы воспользовался. Остается лишьсокрушаться. А ведь я мог бы укрепить и подлечить твой эрзац материнскогоинстинкта. Хоть ты суха и стерильна как камень, с моей помощью ты обрела бы нетолько дочь, но и внучку. Или, на худой конец, заменитель внучки.

Йеннифэр пренебрежительно прыснула, хотя прямо-таки закипалаот ярости.

— С величайшим сожалением вынужден подпортить твоепраздничное настроение, дорогая, — холодно сказал чародей. — Думаю,тебе не очень приятно будет узнать, что ведьмак Геральт из Ривии также почил вбозе. Да-да, тот самый ведьмак Геральт, с которым тебя, да, кажется, и Цири,связывал суррогат чувств — смешная сентиментальность, глупая и преслащенная дотошноты. Знай, Йеннифэр, что наш обожаемый ведьмак распрощался с земной юдольюбуквально пламенно и весьма эффектно. Однако тебе не следует ни в чем себякорить. В смерти ведьмака ты не повинна даже в самой что ни на есть наименьшейстепени. Всю чехарду устроил я. Отведай маринованных грушек, они, поверь мне,отменны.

В фиалковых глазах Йеннифэр полыхнула холодная ненависть.Вильгефорц рассмеялся.

— Вот такой ты мне нравишься, — сказал он. —Честное слово, если б не двимеритовые браслеты, ты б меня наверняка испепелила.Но двимерит действует, так что испепелять меня ты можешь исключительновзглядом.

Простуженный чихнул, высморкался и раскашлялся так, чтослезы полились из глаз. Высокий и худой рассматривал чародейку своиминеприятными рыбьими глазами.

— А куда же подевался милостивый государь Риенс, —спросила Йеннифэр, растягивая слова. — Тот милостивый государь Риенс,который столько всего мне наплел и наобещал бог весть что со мной сотворить? Игде сейчас господин Ширру, никогда не упускавший оказии ударить меня и пнуть?Почему стражники, еще недавно хамливые и грубые, теперь ведут себя с робкимуважением? Нет, Вильгефорц, ты вовсе не обязан отвечать. Я знаю: то, о чем тыговорил, — одна большая липа. Цири от тебя ускользнула, и Геральт от тебяускользнул, попутно вроде бы устроив твоим бандитам кровавую баню. И чтотеперь? Планы рухнули, пошли прахом, ты сам это признал, сны о могуществеразвеялись как дым. А чародеи и Дийкстра уже нащупывают вас. Да-да, нащупывают.Неспроста и не из жалости ты перестал меня пытать и принуждать к сканированию.А император Эмгыр затягивает сеть, и он скорее всего очень, ну очень зол. Ess atearth, me tiarn? A'pleine a cales, ellea?

— Я знаю всеобщий, — сказал простуженный,выдерживая взгляд. — А зовут меня Стефан Скеллен. И у меня отнюдь, да-даотнюдь не полны штаны. Хо, мне до сих пор кажется, что я нахожусь в гораздоболее выгодном положении, чем вы, госпожа Йеннифэр.

Долгая речь утомила его, он раскашлялся снова и высморкалсяв уже вконец промокший батистовый платочек. Вильгефорц стукнул кулаком постолу.

— Кончаем игру, — проговорил он, жутко вращаямаленьким глазком. — Учти, Йеннифэр, мне ты больше не нужна. В принципенадо было бы засунуть тебя в мешок и утопить в озере, но я с величайшейнеохотой прибегаю к таким методам. До поры до времени, пока обстоятельствапозволят либо заставят принять другое решение, ты будешь находиться в изоляции.Однако предупреждаю: я не позволю тебе доставлять мне неприятности. Ежели тыснова решишься на голодовку, знай, я не стану, как это было в октябре, терятьвремя на кормление через трубку. Я просто позволю тебе изголодаться до смерти.А если попробуешь бежать, приказы стражникам будут однозначными. А теперьпозволь откланяться. Если, разумеется, ты уже удовлетворила свой голод.

— Нет. — Йеннифэр встала, швырнула салфетку настол. — Может, я и еще что-нибудь отведала бы, но собравшееся за столомобщество отбивает у меня аппетит. Позвольте откланяться.

Стефан Скеллен чихнул и закашлялся. Белесоглазый косил нанее злым глазом и препаскуднейше ухмылялся. Вильгефорц глядел в сторону.

Как обычно, когда ее вели в узилище или из узилища, Йеннифэрпыталась понять, где находится, добыть хотя бы обрывок информации, который могбы оказаться полезным в задуманном бегстве. И всякий раз ничего не получалось.У огромного замка не было окон, сквозь которые можно было бы увидеть окружающийпейзаж или хотя бы солнце и попытаться определить стороны света. Телепатияневозможна, два тяжелых браслета и ошейник из двимерита эффективно сводят нанет любые попытки воспользоваться магией.

Комната, где ее держали, была холодной и спартански суровой,как келья затворника. Однако Йеннифэр вспомнила тот радостный день, когда еевытащили из ямы. Из подвала, на дне которого вечно стояла зловонная лужа, а настенах наросли селитра и соль.