На глаза нахлынули слёзы, письмо расплылось. Тимофей закрыл глаза, чувствуя, как веки выжали излишки влаги на виски. Он вновь увидел Ванечку с остекленевшими глазами. Вспомнил холодный парализующий ужас, который испытал тогда. Вспомнил мучительные сны. Одного ребёнка проворонил. Сам отдал в руки смерти. Как бы другого уберечь? Неужели ж будет его настоящая единокровная деточка? «Это чудо! Машенька моя, чудесница! Чудны дела твои, Господи!»

Тимофей долго лежал и думал, думал… Нельзя совершить ещё одну ошибку. Нельзя этого нового маленького ребёночка потерять, оттолкнуть. Всё отдать, всё сделать для того, чтобы сблизиться с Машей, чтобы этому крохе стать настоящим отцом. Очнулся он, когда понял: письмо недочитанным лежит на его груди. Потёр почти высохшие уже глаза. Взял лист и принялся читать дальше.

«Нет ли у тебя какого объяснения?

Каждый день, сыночек мой, я молюсь за спасение твоей души, ведь нет никого у меня роднее тебя и твоего папки. Молись и ты, родной. Молись за упокой души Ваниной. Молись за Марью. Проси прощенья у Бога. Ну и нас с отцом не забывай!

Обнимаю тебя! Помни, я тебя жду. Однажды рука твоя стукнет в родное окно, и дом тебя примет в тёплые объятия. А уж в моих объятиях никогда не сомневайся! А пока с нетерпением жду письма от тебя. Мама».

После прочтения письма чувствовал Тимофей себя фаршем после мясорубки и, полежав ещё немного с вальсирующими в голове мыслями, крепко уснул. А ответил на следующий день вечером, когда за день хорошенько обдумал, что и как написать, ведь конверт отдавать незапечатанным, да и вопрос матушка задала нешуточный.

«Дорогие мои Захар Платонович и Клавдия Семёновна!

Всё у меня в порядке. Занят я в хлебопекарне, чтобы обеспечить хлебной пайкой каждого в колонии. Мужики со мной работают серьёзные и надёжные. По поводу пропитания не волнуйтесь. Кормят здесь сносно. Зарплату платят. Есть киоск, в котором можно купить кое-что из продуктов. Пишите почаще, но помните: читаю не только я, но и сотрудники колонии. Приезжать не надо, хотя свидания мне положены и разрешены. Это будет очень муторно и вам, и мне. Кто будет интересоваться моей судьбой, передайте тому мою благодарность и привет.

Очень тронут вашим соучастием. Шлю вам всю горячность моего сердца.

Касаемо Маши, объяснения есть. Маша вам теперь самый близкий после меня человек. Она носит вашего внука или внучку. Умоляю беречь её, помогать ей во всём, но навязываться не надо. И не передавайте ей ничего от меня, пока сама не спросит. Вряд ли она обрадуется весточке от меня.

Письма идут очень долго. Берегите себя! Вы живы и здоровы — больше мне ничего не надо. Помню. Люблю. Скучаю. Молюсь. Тимофей».

Долго ещё висеть Тимофею на этой тоненькой ниточке, связующей с домом, с Марьюшкой. Трудно ему будет, но не безнадёжно. А в мае загорится ещё одна звёздочка на его небосклоне. Он узнает об этом позже, из материнского письма. Звёздочку Маша назовёт сама, без его участия. Звёздочка — маленькая девочка Василиса, его дочь, их дочь.

IV Москва. Июль 2002 года.

— Что же мне вам доверить? — как-то даже растерялась Галина Ивановна, оставшись с Палашовым наедине на кухне.

Он деятельно окинул обстановку взглядом.

— Давайте-ка сперва договоримся: зовите меня на «ты». — Евгений повернулся к ней и поймал её взгляд. — По-моему, уже пора. Вы же мне самое дорогое отдаёте. И нечего меня стесняться. После стольких наших бесед. Вы не представляете, что для меня значили эти звонки, ваш голос, наши беседы. Что касается доверия, вы можете доверить мне всё что угодно. Даже на кухне.

Он улыбнулся ей непринуждённо, и напряжение сразу спало.

— Я собиралась приготовить куриную грудку. Потушить с морковочкой и лучком. По понятным причинам лук чистить я тебе сегодня не предлагаю. Морковью сейчас займусь сама. Бери удобный тебе нож, будешь резать грудку.

— Вот такой подход мне нравится.

Возле раковины стояла упаковка с грудкой. Без лишней суеты Евгений за неё взялся. Доску ему тут же подложила Галина Ивановна. Он распаковал и вымыл кусочки. Она открыла ему ящик с ножами. Он выбрал длинный. Она взяла себе маленький для чистки моркови.

— Как вы предпочитаете её резать?

— Давай сегодня сделаем небольшими брусочками.

Евгений показал ей образец, разрезав один кусок.

— Отлично, — одобрила она.

— Галина Ивановна, — обратился к ней Палашов через небольшую паузу, бодро продолжая кромсать куриное мясо, — я прошу вас, чтобы вы не стеснялись и приезжали, приходили навещать Милу, Ванечку и меня, когда вам заблагорассудится. Меня, скорее всего, вы будете видеть не так часто. Работа такая. Но Миле, мне кажется, сейчас нужна ваша поддержка как никогда. Да и вам, должно быть, непривычно будет оставаться без неё. В общем, в любое время дня и ночи мы вас ждём у себя. И если понадобится что-то помочь здесь, в вашей квартире, я всегда готов. Но лучше предупреждать немного заранее, чтобы я время освободил. Хорошо?

— Ты себе даже не представляешь, как хорошо!

Галина Ивановна достала из шкафа тёрку, потому что, пока Женя говорил, успела почистить и помыть морковь. Он уже тоже заканчивал с нарезкой.

— Ты не ошибся в моей дочери. Она всё выдержала. И к великому счастью тебя дождалась. Признаться честно, можно было объявиться и пораньше. Сердце кровью обливалось смотреть на её мучения. Да и тебе, как я понимаю, досталось будь здоров!

— Вы же меня, дурака, знаете. Пораньше никак не мог. Боялся. Сам весь измучился. Не могу я с вами всех подробностей обсудить. Но вы женщина опытная, должны сами понять. Я от вашей дочери завожусь с пол-оборота. Кстати, сейчас самое время высказать мне претензии, пожелания, и вообще определить наши отношения.

Палашов посмотрел на неё внимательно и отправился к раковине мыть нож. Галина Ивановна наклонилась к тумбочке за глубокой сковородой. А затем, пока ставила её на плиту, выкладывала в неё морковь, вливала растительное масло, чистила лук и продолжала готовить, говорила:

— Первое впечатление у меня от тебя было ошеломительное. Но ты понимаешь, что это не твоя заслуга. Я не ожидала такого от Милы. Обычно с компетентными и проверочными органами и