– Как-нибудь переживу и без презентов, не утруждайтесь. Лучший подарок – ваше отсутствие.

– Тогда прощайте, Леночка. Не впадайте в гнев, это выводит человека из равновесия. Впрочем, как и любые другие сильные переживания.

Последняя фраза прозвучала откуда-то издалека, голова стала страшно тяжелой. В глазах потемнело. Я почувствовала, как проваливаюсь в темноту, глубже и глубже, мысли и чувства пропали, и наконец последняя фраза, пронесшаяся в сознании:

Обманула-таки, сволочь. Теперь все – конец. И мне, и Вербицкой.

Ну и черт с тобой, все равно не страшно, не надейся.

Непонятно, сколько прошло времени. Послышались чьи-то голоса: сначала женский, высокий, потом приятный мужской баритон, показавшийся знакомым. Кто-то тряс меня за плечо.

– Лена, просыпайся. Сейчас уже ее родственники приедут… Лена…

Я с трудом открыла глаза, голова безбожно трещала. Я обнаружила себя во вполне реальном месте, а точнее, все в той же палате, на том же кресле. Рядом стоял Саша и тревожно изучал мою физиономию. Около кровати Вербицкой суетилась постовая медсестра. Аппарат дыхания и мониторы были выключены. Трубка так и торчала у нее изо рта. Тишина.

Главное – не задавать никаких вопросов.

Сашина рука продолжала лежать на моем плече.

– Тебе чего, нехорошо, Лен? Ты какая-то совсем зеленая.

– Да что-то… не знаю… и правда не очень. Магнитная буря, не иначе. Я пойду в ординаторскую, лягу на пять минут.

Я поднялась, вокруг все плыло. Я потихоньку добралась до крошечного диванчика в нашей каморке папы Карло.

Спрашивать ничего и не надо было, так как последующие события и разговоры сами расставили все по местам. Полина умерла, не приходя в сознание, и никто и не пытался, включая меня, снять ее с аппарата. Я просидела с Вербицкой около двух часов, пока еще она была жива, а потом, как рассказал Саша, заснула. Он решил все оставшиеся на такой случай мероприятия сделать сам; убедившись, что процесс жизни уже завершен, вызвал на помощь медсестру с отделения. Вот и весь рассказ.

К обеду приехал сын. Я уже пришла в почти нормальное состояние и сидела за своим столом, настраивая компьютер. Не получалось: дрожали руки и сильно болела голова. Голос Вербицкого нарушил тишину в коридоре. Дверь распахнулась без стука.

– Елена Андреевна, добрый день.

– Здравствуйте, Александр. Примите мои соболезнования.

– Спасибо, хотя в последнее время, сами видели, мама уже была не очень… Так. Я бы на самом деле хотел побыстрее разобраться с документами и заказать машину в морг: у меня не так много времени.

– Придется немного подождать. Сейчас придет лечащий врач, реаниматолог. Он передаст вам необходимые документы.

– Долго?

– Сейчас закончит с тяжелым больным на отделении и вернется. Потерпите.

Страшно захотелось залепить сыночку громкую оплеуху. Головная боль тут же испарилась, и гневное облако затуманило воспоминания о прошедшем утре.

Он по-хозяйски развалился на диванчике, сосредоточенно выгребая из своего портфеля какие-то бумажки. За последний год господин Вербицкий сильно прибавил в весе. Прибавление в весе становится особенно заметно, когда видишь человека редко. Голова полысела, черты лица потеряли остроту и мужественность, двойной подбородок увеличивался прямо пропорционально снижению потенции. Над ремнем определялся пивной животик. Вербицкий продолжал ковыряться в портфеле, не обращая на меня никакого внимания.

Приступ безысходной ярости душил меня все сильнее и сильнее. Я разглядывала Вербицкого, словно убитую муху под увеличительным стеклом, стараясь не упустить ни одной детали, и чем больше я всматривалась, тем яснее проступали картинки. Одутловатое лицо нездорового цвета, покрытый белым налетом язык, сосуды сердца, уже прихваченные ранним атеросклерозом, переполненный газами кишечник, застойный желчный пузырь. А вот еще – темно-красное горячее пятнышко – довольно приличная язва желудка, воспаленная и немного кровоточащая. Цветные, плавно движущиеся кадры, живые и яркие. Мелкие детали становились все крупнее, отчетливее, и меня охватил невероятный восторг, как тогда, когда я решительно своровала папин бинокль и впервые увидела живую человеческую печенку. Наверное, то же самое чувство испытывали космонавты, сделав свой первый шаг на Луне. Безграничное, совершенно иное измерение, непостижимое и прекрасное в своей сложности. Как будто кто-то вложил в мои глаза непонятный секретный прибор.

Странное видение было прервано звуками телефонного звонка. Вербицкий перестал копаться в бумагах, пыхтя встал с дивана, вытащил из кармана пиджака сотовый и вышел в коридор. Испарина покрыла меня с ног до головы, голова предательски закружилась. К горлу резко подступила тошнота, я сорвалась с места и, теряя силы, пронеслась по коридору мимо Вербицкого в туалет. Тут же стошнило. Стало легче, но возвращаться в ординаторскую уже не осталось сил. Я незаметно выползла через отделение на воздух и прикрыла за собой узенькую калитку больничной ограды.

Вот оно, мое спасение, – свежий воздух и скамеечка в сквере напротив. Почти как в моей больнице – немного пространства и жизни.

Легкий весенний ветер. Утренняя серость на небе разошлась, и вторая половина дня обещала быть солнечной. Пару минут… расслабленно… Закрыть глаза и глубоко дышать. Оставалось чуть-чуть от праздничных дней, город еще не шумит. Будет легко добраться обратно за Катькой. Мало машин, мало людей, мало звуков… Никто не проносится мимо, громко разговаривая по телефону. Я почувствовала себя почти невесомой, как будто мое тело перестало притягиваться землей. Я закрыла глаза и представила – тело мое поднялось над деревьями в сквере и зависло. Не очень высоко – там, где много воздуха и дышать гораздо легче, чем на земле.

Минут через пять меня все же потревожили громкие голоса где-то рядом, и я открыла глаза. Цыганские мамы примостились на соседней скамейке, курили, ели сильно пахнущие бутерброды с мясом, шумно разговаривали и смеялись. Одна из женщин повернулась в мою сторону: видимо, наметили меня первой послеобеденной жертвой. Цыганка внимательно присмотрелась, однако через полминуты взгляд неожиданно перестал быть заинтересованным. Она отвернулась и включилась в общий громкий разговор. Мне показалось, что я уже видела ее где-то. А может быть, и нет. Я снова закрыла глаза.

Вы же обещали, господин режиссер, не беспокоить меня больше. Так давайте держите слово. Очень надеюсь, теперь вы удовлетворили свое любопытство, так что никто больше не вызовет у вас такого жаркого интереса, как доктор Сорокина или ее пациент, Полина Алексеевна Вербицкая. А за подарок – спасибо. Кому теперь сказать, что в голове что-то типа томографа или микроскопа в одном наборе, так никто не поверит. Теперь уж точно в психушку упекут, если узнают. Хотя пока еще не поняла, подарок ли это. Скорее наказание за кражу папиного бинокля, я полагаю. Одно только вызывает у меня сожаление: похоже, вы так ничего и не поняли.