— Слушай, я чего-то не въехал? О какой это бабушке ты говоришь?

— Не о бабушке, о прапрабабушке.

А он уже и забыл, о чем спрашивал! Принялся угощать в своей обычной манере:

— Попробуй салат, из Елисеевского, может, не отравимся…

Чувствовалось, что ему не терпится поесть, выпить шампанского, послушать музыку, однако держать его в неведении показалось нечестным. Вместе с тем правдивый рассказ подразумевал присутствие в нем Анжелки, а выговорить ее имя не было сил…

— При каких обстоятельствах вы купили эту квартиру?

Окольный, наводящий вопрос получился серьезным до смешного, и Колючкин, воспользовавшись случаем поподтрунивать, тут же испуганно подался вперед:

— Криминал какой-нибудь?.. Нет, это не ко мне! У меня все чисто. Короче, я здесь ни одной прабабушки не видел. Тут одни рыжие мужики толклись, полный коридор.

— Рыжие?.. Это, скорее всего, дети или внуки Пелагеиного сына. Дело в том, что она влюбилась в рыжего солдата…

— Не понял. Кто влюбился в солдата? Прабабушка?

— Да нет! Послушайте, история такая. У моей пра-пра-бабушки, Эммы Теодоровны, была горничная, Пелагея. Сначала она жила в том самом чулане, где впоследствии обосновались тараканы. Пелагея влюбилась в революционного солдата, и у нее родился сын, тоже рыжий, а те рыжие, которых вы видели, его дети или внуки.

Колючкин перестал посмеиваться, с недоверием сощурился: разыгрываешь, да? — и, наконец, в изумлении покачал головой:

— Ну и дела-а-а… Купил мужик квартиру для тайных свиданий с девушками, а тут целая «Сага о Форсайтах»! Неслабо… Ну, раз так, тогда за твое возвращение к родным берегам! С днем рождения, Татьяна Станиславна!

Бокалы отзвенели. Один был выразительно выпит до дна, другой, несмотря на изысканность напитка, лишь пригублен. Алкоголь затуманивает, а хотелось бы разобраться еще кое в чем. По логике вещей, он должен был спросить: а Анжела что, тоже не в курсе, чья это была квартира? Но он не спросил. Получалось… в том-то и дело, что ничего не получалось.

Судя по тому, как приподнимались, опускались и сходились у переносицы его брови, Колючкин тоже думал не исключительно о красочных кубиках «греческого» салата. Мыслительный процесс не затянулся: брови вернулись на место.

— Ага, так вот почему ты от меня убежала! Не хотела идти в дом своих предков? Вообще-то правильно. Вдруг в самый ответственный момент явится призрак твоей прабабушки? Я бы знал, сам бы сюда ни за что не пришел. Мне от нее точно досталось бы по первое число… хи-хи-хи… Эх, и сложная ты натура, Татьяна Станиславна!

— Сложная — это плохо?

— Не, нормально. В принципе мне нравится. Побегал по всем дворам, аппетит нагулял… — Рассмеявшись, он перепрыгнул на качели и страстным шепотом признался, что обожает сложных девочек, после чего диван взлетел и врезался в стену.

— Ух, ты! Если у нас с тобой и дальше так пойдет, скоро опять придется ремонт делать. Пока все не доломали, пошли, посмотрим квартиру прабабушки. Не бойся, в тех двух комнатах никаких призраков нет, там вообще пусто. Ремонт только в среду закончился. Во, работнички у нас! Полгода здесь околачивались, даже больше, с декабря…

С декабря?!! Дальнейшую ворчливую критику в адрес работничков приостановил пылкий, на бегу, поцелуй. Никакие призраки больше не пугали. Анжелкин сгинул, а призраки предков — людей деликатных — вряд ли сочтут возможным появиться.

Каблучки застучали по гулкому пустому коридору. Прямо как деревянные башмаки Пелагеи, своим полоумным топотом редкое утро не будившей несчастную барыню на рассвете. Машина времени набирала обороты!

Важной даме в шляпе с торчащим вверх пушистым перышком — такой она осталась для потомков на коричневатом снимке, сделанном в 1910 году в ателье «К. Фишеръ. Кузнецкiй мостъ» и хранящемся в семейном бархатном альбоме, — пожалуй, понравились бы благородные синие обои и деревянные евроокна, не пропускающие уличного шума. Но главное — пыли. Как известно, Эмма Теодоровна была страстным борцом с пылью.

— Сдается мне, будуар прапра выглядит ничуть не хуже, чем сто лет назад!

— Будуар, говоришь? Хм… а я хотел здесь биллиардную сделать. Но можно и будуар. Давай-ка рассказывай про бабушек, про рыжих, про барона…

— Про какого барона?

— Как это про какого? Про Иоганна Себастьяна Баха.

— А-а-а, так вот на чем вы меня подловили!.. Кстати, зря ухмыляетесь. Рюриковичами похвастаться не могу, а какой-то фон барон на самом деле имел место быть. Но так давно, что ни его имя, ни род занятий не отразились в устных семейных хрониках. Вот я тогда, в ресторане, и насочиняла всякой чепухи. Чтобы потрясти ваше воображение. Думаете приятно, когда мужчина, который нравится, не обращает на вас ни малейшего внимания?

— Ты меня спрашиваешь? Вообще-то, к мужикам я в принципе равнодушен.

— Не буду я вам ничего рассказывать! Вы все время надо мной смеетесь.

Вечный насмешник, он моментально собрал губы в трубочку — для примирительных «чмок-чмок-чмок» по руке, от плеча до запястья.

— Я не над тобой… я с тобой. Веришь, полтора месяца не смеялся. Чуть не спятил! Не сердись, пошли дальше. Там что было?.. Ах, детская! Ну, этим я готов заняться прямо сейчас. Чайку попьем и сразу приступим.

— Какой же вы все-таки болтунишка! Редкостный!

Поразительно, но с детской он тоже угадал: свет яркой лампочки выкрасил обои в цвет сливочной помадки, отлакировал паркет, выбелил потолок и широченный подоконник.

Внизу, в переулке, спали машины. Смутные, сливающиеся с ночью очертания домов вдалеке приобрели геометрическую четкость — это Колючкин выключил свет. Выключил и сел рядом, на подоконник.

Его губы, целуя, шептали что-то, как будто бы о чем-то спрашивали, но, растаявшая, оглохшая в колдовских объятьях, она не слышала ничего и ровным счетом ничего не соображала, пока хрипловатый голос не произнес возле уха:

— Ты останешься здесь со мной?.. Ну, я имею в виду… навсегда.

— Я… я не знаю. Если честно, я никогда не думала об этом… То есть, нет, конечно, думала, но как о чем-то нереальном, быть может, далеком… И папа мне не разрешит.

— Папа?.. Ладно тебе, не придумывай.

Это шутливое «не придумывай» неожиданно ранило больно-пребольно… А что если она действительно придумывает? Почему папа ни разу не позвонил, даже вчера, в день рождения? Вдруг его и правда больше уже не волнует судьба любимой дочери?

Чуткий к малейшим оттенкам настроения, Колючкин взял за руку и стал осторожно перебирать пальцы.

— Я что-то не то сказал? Извини…

Ласковый поцелуй стал таким страстным, что чаша весов резко склонилась в пользу «да», однако чуть в голове прояснилось, опять перевесило «нет».

— Дело не в том, что папа мне