— Эми, душа моя, ты знаешь мистера Кленнэмалучше, нежели я сам имею удовольствие его знать. Фанни, милочка, ты ведь тожезнакома с мистером Кленнэмом. — Фанни надменно кивнула головой и, как всегда вподобных случаях, поджала губы с таким видом, будто ей доподлинно было известноо существовании заговора против чести и достоинства семьи Доррит и опричастности к этому заговору Кленнэма. — А вот это, позвольте вам представить,мистер Кленнэм, — мой старый протеже по фамилии Нэнди, добрейший, преданнейшийстаричок. (Он всегда говорил о нем, как о какой-то замшелой древности, хотя самбыл двумя или тремя годами старше его.) Позвольте, позвольте. Вам как будтознаком Плорниш? Помнится, моя дочь Эми говорила мне, что вы знаете всесемейство этого бедняги?

— Вы не ошиблись, — подтвердил Артур Кленнэм.

— Так вот, сэр, это — отец миссис Плорниш.

— В самом деле? Очень рад познакомиться.

— Вы бы еще более обрадовались, если бы зналивсе его многочисленные качества, мистер Кленнэм.

— Льщу себя надеждой узнать их при болееблизком знакомстве, — сказал Артур, втайне чувствуя сострадание к жалкойсгорбленной фигурке.

— У него сегодня праздник, и он решилнавестить своих старых друзей, которые всегда ему рады, — сказал Отец Маршалсии, прикрыв рот рукой, пояснил вполголоса: — Он в работном доме, бедняга. Ихиногда отпускают на день.

Тем временем Мэгги с помощью своей маленькоймаменьки накрыла на стол и расставила закуске. Погода стояла жаркая, и втюремных стенах духота казалась особенно нестерпимой, а потому окно былораспахнуто настежь. — Пусть Мэгги постелит на подоконник газету, душа моя, —сказал радушный хозяин дочери, — и пока мы пьем чай, мой старый протеже сможеттам выпить чашечку.

Так, отделенный от чистой публики пропастью вдобрый фут шириной, отец миссис Плорниш мог наслаждаться гостеприимством ОтцаМаршалси. Поистине неподражаемым было великодушно-покровительственное отношениеодного старика к другому; так по крайней мере казалось Кленнэму, и он с живыминтересом следил за тем, как оно проявлялось.

Пожалуй, любопытнее всего было слышать, скаким удовольствием почтенный джентльмен толкует о немощах своего старогопротеже — ни дать ни взять словоохотливый поводырь, на потеху толпе таскающийпо ярмарке больного дряхлого зверя.

— Еще ветчины, Нэнди? Как, вы все жуете тотпервый кусочек? Что-то уж очень долго… Совсем зубов не осталось у бедняги, —пояснял он обществу за столом.

А через несколько минут: — Креветок, Нэнди? —и так как тот чуть замешкался с ответом: — Становится туг на ухо. Скоро и вовсеоглохнет.

Еще через несколько минут: — Скажите, Нэнди, авы там, у себя, много гуляете по двору?

— Нет, сэр, немного. Не так-то оно приятно,правду сказать.

— Да, да, разумеется, — поспешно согласилсявопрошавший. — Вполне понятно. — И вполголоса, оборотясь к столу: — Ноги недержат.

Один раз он вдруг спросил, с озабоченным видомчеловека, задающего первый попавшийся вопрос, просто чтобы не дать собеседникузаснуть: — Сколько лет вашему младшему внуку, Нэнди?

— Джону Эдварду, сэр? — переспросил старичок,отложив нож и вилку и наморщив лоб. — Сколько лет, вы спрашиваете? Минуточку,сейчас скажу.

Отец Маршалси постучал себя по лбу. — Слабеетпамять.

— Джону Эдварду, сэр? Вот ведь запамятовал. Толи два года и два месяца, то ли два года и пять месяцев, боюсь сказать точно.Либо одно, либо другое.

— Ну, не мучьте себя, Нэнди, не стоитприпоминать, — с бесконечной снисходительностью успокоил его почтенныйджентльмен. (Голова уже, видно, плохо работает — и не удивительно, при тойжизни, которую ведет бедняга.)

Чем больше признаков дряхлости он якобыобнаруживал в своем протеже, тем больше, видимо, чувствовал к нему симпатии; икогда после чая старик заикнулся, что ему, мол, «пора и честь знать», ОтецМаршалси, поднявшись с кресла, чтобы проститься с ним, как-то особенноприосанился и распрямил спину.

— Это не называется шиллинг, Нэнди, — сказалон, вкладывая ему в руку монету. — Это называется табак.

— Чувствительно благодарен, уважаемый сэр. — Яи куплю табаку. Благодарствуйте, мисс Эми и мисс Фанни, желаю вам всего самоголучшего. Покойной ночи, мистер Кленнэм.

— Смотрите же, не забывайте нас, Нэнди, —напутствовал Отец Маршалси гостя. — Непременно приходите, как только вам опятьслучится быть в городе. Вы должны навешать нас в каждый ваш отпускной день,иначе мы обидимся. Покойной ночи, Нэнди. Осторожней спускайтесь по лестнице,Нэнди; там много шатких ступеней. — Он еще постоял в дверях, глядя ему вслед,потом воротился в комнату и со вздохом удовлетворения сказал: — Прискорбноезрелище, мистер Кленнэм. счастье еще, что он сам не сознает, во чтопревратился. Жалкий старик, настоящий обломок крушения. Главное — никакогочувства собственного достоинства; оно в нем убито, уничтожено, растоптано впрах!

Поскольку посещение Кленнэма имелоопределенную цель, побуждавшую его не торопиться с уходом, он пробормотал вответ что-то неопределенное и вместе с хозяином дома отошел к окну, чтобы немешать Мэгги и ее маленькой маменьке мыть и убирать посуду. От него неукрылось, что Отец Маршалси встал у окна в позе благосклонного и милостивогогосударя, и жест, которым он отвечал на приветствия проходивших по дворуподданных, весьма напоминал собою благословение.

Когда Крошка Доррит снова разложила работу настоле, а Мэгги — на постели, Фанни встала и принялась завязывать ленты своейшляпки, собираясь уходить. Кленнэм ввиду наличия упомянутой цели по-прежнему неторопился. Вдруг дверь распахнулась, на этот раз без стука, и в комнату вошелмистер Тип. Он поцеловал Эми, поспешившую ему навстречу, кивнул Фанни, кивнулотцу, мрачно покосился на гостя и, не говоря ни слова, уселся за стол.

— Тип, дорогой, — мягко заметила ему КрошкаДоррит, смущенная его поведением, — разве ты не видишь…

— Вижу, Эми. — Если ты о том, что у вас туткто-то есть — если ты вот об этом, — сказал Тип, мотнув головой в сторонуКленнэма, — так я вижу.

— И это весь твой ответ?

— Да, это весь мой ответ. И смею думать, — свысокомерным видом прибавил мистер Тип после минутной паузы, — смею думать,вашему гостю понятно, почему это весь мой ответ. Иначе говоря, вашему гостюпонятно, что он поступил со мной так, как с джентльменами не поступают.

— Нет, мне непонятно, — спокойно возразил виновникего благородного гнева.