Манихин бессильно покачал головой. Анна подошла к окну,откуда, Манихин знал, можно было увидеть окрестности и тот самый пресловутыйпруд. Но во-первых, Серега доберется туда в самом лучшем случае через десятьминут, ну, через семь – пока выведет машину из гаража, пока погрузит парня,пока доедет и выгрузит. Во-вторых, без бинокля толком ничего не разглядишь.

Манихин раздраженно отвернулся от окна и пошел было к шкафу,где держал бинокль, как вдруг увидел на полу смятый листок. Поднял, развернул.Угловатым девичьим почерком на нем было написано: «Нина, 62-08-80». Наверное,эта бумажка выпала из кармана Меншикова. Ну и ладно, ну и бог с ней. Манихинопять скомкал записку и бросил в мусорную корзинку.

– Ищите женщину? – сказал следователь прокуратуры Кашиноперативнику Бушуеву после того, как были собраны шпильки и пуговицы, щедрорассыпавшиеся по полу сберкассы. – Шурши ля фам?

Бушуеву сдавалось, что знаменитое французское выражениезвучало несколько иначе, однако, как именно, он точно не знал, поэтому навсякий случай уклончиво пожал плечами. Опять же было полное впечатление, чтоКашин просто издевается. Когда он смотрел вот таким отрешенным, рассеяннымвзором, человек понимающий сразу мог смекнуть, что мысли его идут вразрез сословами.

– Так что шурши, Бушуев, шурши, работа у тебя такая…

– Антон, ты на самом деле думаешь, что какая-то бабенкаохранника уложила? – спросил Бушуев.

– А ты так не думаешь? – искоса глянул на него следовательАнтон Кашин, такой же молодой, как оперативник Бушуев, двадцатисемилетний рыжийи веснушчатый парень, который никогда, даже в случае серьезного дела, не могпринять важный и ответственный вид. Иронией – порою довольно злой – так исочилось каждое его слово.

– Нет.

– Почему, позволь спросить? – Кашин посторонился, освобождаяместо двум милиционерам, которые выносили из сберкассы мертвое, с пробитойголовой тело Николая Лукьянова, павшего нынче ночью на боевом посту от рукнеизвестного злоумышленника.

Бушуев посмотрел вслед покрытому простыней телу, потомобернулся к белому очерку на полу, обозначавшему место, где лежал труп, инахмурился, пытаясь справиться с волнением, которое почему-то всегда охватывалоего, когда он видел такой вот белый меловой очерк. Как будто последний земнойслед убитого! Как будто этот очерк, а не тело еще оставался обиталищем егодуши! Расшаркают мел ногами, затопчут, и тогда душа покойного окончательнопростится с местом своим земных мук. Именно тогда, а вовсе не на сороковойдень, как принято считать…

– Иван, отомри, – невесело ухмыльнулся Кашин.

Бушуев кивнул, пытаясь сосредоточиться.

– О чем ты спросил? Ах да, почему не верю, что здесьзамешана женщина… Если судить по этим пуговкам-шпилечкам, она изо всех силотбивалась от Лукьянова, который ее крепко зажал. Когда мужик бабу зажимает,она либо на полу валяется, либо в углу трепыхается. И он вряд ли в этотответственный момент станет к ней спиной поворачиваться. А удары, хочешь ты илине хочешь, нанесены сзади.

– Представь себе, что он с ней совладал-таки, а потомповернулся спиной с чувством исполненного долга, – возразил Кашин. – Тогда нашакрасотка вскакивает с полу, хватает лежащий тут же, в углу, молоток, с помощьюкоторого Лукьянов в свободное от наблюдения за охраняемым объектом и насилиянад случайными посетительницами время чинил старье, называемое в сберкассестульями…

– Суровая дама, – сказал Бушуев, поморщившись, потому что вданный момент перед его глазами имели место быть следы появления этой суровости:три яруса кровавых брызг, разлетевшихся по стенам. – Я бы даже сказал,свирепая.

– Вот именно. Состояние аффекта, ярость, мстительностьдобавили ей силы. Ты затылок Лукьянова видел?

– А то…

– Стало быть, за поруганную честь она отомстила. Но сочла,что нанесенный ей урон требует возмещения не столько морального – ну, еслиможно считать окровавленный труп фактором моральным! – но и материального. Аименно – восьмидесяти тысяч рублей в банковской упаковке. Она ринулась к столукассирши – как ее там, Самохиной, что ли? – отыскала под газеткой ключик,вскрыла сейф, взяла крупные купюры, упакованные в пачки, небрежно отбросивготовые к выдаче рублевики на сумму триста рублей – широкая натура, да? –облюбованные пачки сложила в подол и растаяла в ночи…

– Сначала она умудрилась перетащить труп Лукьянова вкладовку, – подсказал Бушуев, который, в отличие от приятеля, ерничества нелюбил, от накручивания заведомо провальной версии никак не возбуждался и сейчасот кашинского словоблудия чрезвычайно устал.

Конечно, эксперты еще работают… Но он готов спорить на чтоугодно: во-первых, на теле Лукьянова не обнаружат никаких следов интимныхсношений, так что домыслы о мести за поруганную женскую честь оставались длянего лишь досужими домыслами и сотрясением воздуха. Точно так же Бушуев могпоручиться: никаких чужих отпечатков на сейфе и столе кассирши ТатьяныАндреевны Самохиной обнаружено не будет. То есть предполагаемая жертваизнасилования явилась на свидание к Лукьянову в перчатках. Ну не палки ли елки?И, аккуратная такая, позаботившись о том, чтобы не оставить отпечатков,позабыла собрать шпильки и пуговицы, щедро осыпавшиеся на пол…

– Ну что, будем насчет неведомой фигурантки[2] женского полашуршать или как? – лениво спросил Кашин.

– Не будем, – качнул головой Бушуев.

– Все-таки не веришь в ее наличие?

– Да ты и сам не веришь.

– Точно. Либо она приходила в кассу не одна. Послужилаприманкой, а когда Лукьянов начал ее ломать, на сцену и выступил настоящийфигурант: мужчина не слабый…

– А я думаю, что если они позаботились труп в кладовочкупотом оттащить, подальше с глаз тех, кто первыми в кассу утром придет, то ужкак-нибудь могли позаботиться и пуговицы со шпильками с полу собрать, – гнулсвое Бушуев. – Чтобы подозрение к себе не привлекать. А так… явно же, чтонарочно все это раскидали, чтобы следствие с толку сбить. Но, по-моему, изряднопересолили эту стряпню. До того, что в рот не взять!

– Слушай, а как насчет склонности к дамскому полу у этогоЛукьянова дело обстояло? – полюбопытствовал Кашин. – Я здешних мало знаю, этоведь ты с ними запанибрата, подноготную каждого-всякого ведаешь.