– Насчет каждого-всякого не скажу, а вот Лукьяновавообразить в качестве бабника мне очень даже затруднительно, – угрюмо хмыкнулБушуев. – Он женат был, двух дочек своих любил без памяти, тем паче что однаболела очень сильно, он ее жалел прямо не знаю как…

– Ну, насчет дочек ничего не скажу, а вот жена явно нестена, – пробормотал Кашин, что вызвало наконец на лице оперативника Бушуевапроблеск усмешки.

Дело в том, что его приятель, прокурорский следователь АнтонКашин, буквально месяц тому назад женился на какой-то серой мышке, молоденькойдокторше, приехавшей в районную поликлинику по распределению, и после этогобывший мартовский котяра заделался вдруг таким подкаблучником, что бывшие егособутыльники и соратники по блядкам только руками разводили. Если бы молодаяуслышала о том, что она не стена, пожалуй, Антону солоно бы пришлось!

– Да не в этом дело, а в характере, – пояснил Бушуев. – Какговорится, с кем не бывает, но в том-то и дело, что с Лукьянычем этого сроду неслучалось. Все знали, что он к своей Катерине бежит как заколдованный, дажекогда они ссорились на всю деревню, как вчера. Но если все же предположить, чтоу него ум за разум зашел, я совершенно не понимаю, из-за кого. Нету в Заманихетакой женщины, чтобы ее Лукьянов мог затащить к себе на охраняемый объект и тампопытаться изнасиловать. Ну просто нету!

– Отчего ж нету? – задумчиво повел бровью Кашин. – А эта,как ее, уборщица… роковая такая брюнетка? Вроде бы у нее косища невиданная… Ивроде бы она носила ее заколотой на затылке шпильками, или мне память изменяет?Из-за такой красоты любой, самый верный муж запросто может с пути сбиться,разве нет?

Бушуев исподлобья глянул на приятеля и боевого соратника.Анюта не могла не произвести впечатления даже на новобрачного подкаблучникаКашина. Ишь ты, делает вид, что не может вспомнить ее имени. А у самого глазгорит совершенно по-старому, совершенно как до свадьбы!

– Уборщица Анна Калинина, если ты имеешь в виду именно ее,уехала на сессию во Владимир, – проинформировал Бушуев. – И еще невозвращалась.

Сказал – и стиснул зубы так, что желваки заходили по щекам.Насчет Анюты он уже слышал… дважды слышал. На тему, что город Владимир не стольдалеко, не за тридевять земель, вполне можно вечерком незаметно появиться вродном селе, а потом – словечко потом было выделено особенным подленькимобразом – успеть слинять обратно во Владимир. И быть уверенной, что алиби тебе вполнеобеспечено. А вот если болезную Анютину тетку, у которой девушка остановилась,по-умному прижать, она вполне сможет расколоться и выболтать, была Анюта домапрошлой ночью ли нет. Спала в своей постели или играла в жизни бедолаги КолиЛукьянова самую что ни на есть роковую и смертельную роль.

Причем это предположение Бушуев слышал от людей, которымотлично известно было, во-первых, что покойный Лукьяныч в самом деле былобразцовый муж и отец, а во-вторых, что эта самая Анюта Калинина – дляоперативника Бушуева не совсем, как бы это поточнее выразиться, постороннийчеловек. Конечно, не стоит видеть в этих измышлениях злобы человеческой: этисоветчики-подсказчики искренне хотели навести следствие на верный путь. Ведь ив самом деле – если кто-то из заманихинских женщин способен заставить мужикаголову потерять, вплоть до того, что он на должностное преступление пойдет, таклишь только она, Анютка… Причем все в Заманихе, а то и в районе прекраснознали, в какой непростой узел завязались отношения между черноволосой ичерноглазой красоткой Анютой, оперативником Бушуевым и бывшим шофером милиции,а ныне турбазы Петром Манихиным. И, называя Анюту в качестве той женщины, из-закоторой погиб бедолага Лукьяныч, они как бы намекали: а ведь его убийцей могстать кто-то из тех двоих мужчин, которые люто соперничали из-за Анюты и друг сдругом, и с каждым, кто готов был к ней хоть шаг шагнуть!

И про себя Бушуев совершенно точно знал: Лукьянова неубивал, сберкассу не грабил. А всякому, кто в этом усомнился бы, мог предъявитьалиби: всю ночь ограбления он провел на выезде в Колодяжной Норе (такназывалась деревня в десяти верстах от Заманихи). Там горела школа-интернат, ина ЧП были согнаны не только пожарные части и «Скорые» аж из райцентра, но иоперативная дежурная бригада милиции. То есть Бушуев был чист, аки агнец.Анюты, на счастье, тоже не было в Заманихе. Что касается Петра Манихина…

Что касается Петра Манихина, то оперативник Бушуев отдал быдесять лет жизни, лишь бы этот фрукт оказался замешан в ограблении! А по зреломразмышлении и пятнадцать отдал бы.

Александр открыл глаза и тотчас опять зажмурился – такударило светом. В памяти возник образ ярких ламп, горящих над операционнымстолом, и его обдало враз жаром и холодом: «Как? Почему я здесь? Попал ваварию? Когда?» В то же мгновение почему-то остро запахло смородиновым листом,и этот запах-воспоминание вернул память о случившемся: вот он дерется сСерегой, настигшим его под прикрытием этой самой смородины, вот подбегает ещекто-то, какая-то женщина, Александр ее и не разглядел, потому что она набежаласзади, но, наверное, пнул довольно сильно, так как она отлетела в сторону и ужбольше не приставала; вот он отшвырнул и Серегу и ворвался наконец в дом, вотоказался лицом к лицу с бронзовой маской… и в этот миг его настигло осознаниедикости и бесконечной детской глупости своего поступка.

Порыв неописуемой ярости, который понес его вслед запоганцем Серегой, явившимся со своими пошлыми угрозами, и пригнал его сюда.Александр не пожалел даже денег на такси до Зеленого Города, лишь бы поскореедать выход своей ярости! Этот порыв помог справиться с неслабой защитой Серегии прорваться-таки в дом, но там иссяк так же внезапно, как вспыхнул. То естьоскорбленное достоинство продолжало будоражить кровь, но теперь Александрпонимал, что поступать надо было иначе. На утонченное оскорбление нужно былоответить столь же утонченным оскорблением, а вовсе не этой базарной выходкой. Ион даже почувствовал, что в какой-то степени понимает человека, стоявшегосейчас напротив него и глядевшего странными синими глазами – слишком, небывалосиними, особенно в сочетании с бронзово-лиловым отливом кожи. Не то призрак, нето инопланетянин… Еще неизвестно, как бы он сам, Александр Меншиков, вел себя слюдьми, заклейми его жизнь таким лицом.

И это было его последней сознательной мыслью. Потому чтовслед за тем он ощутил укол в спину, ощутил, как содрогнулось все его тело,словно тысячи недобрых рук вцепились в каждый нерв и принялись дергать и теребитьих. Это была даже не боль, это было некое вселенское потрясение… а потом всеисчезло – чтобы вернуться только сейчас: ударом света по глазам.