— Ну конечно. Она очень меня любила, больше других внуков иплемянников. У нее еще двое племянников, Соня и Владик. Бабушкина сестра, тетяАлександра, намного младше бабушки, и ее дети почти мои ровесники. Владикубабушка оставила картины, Соне — бриллиантовое ожерелье, старинное и оченьдорогое, а тете Александре Библию. — Тут Настя улыбнулась. — Они никогда неладили, бабушка и тетя Александра. Тетя считала, что бабушка живетнепозволительно легкомысленно. Они всегда из-за этого ссорились и в последнеевремя почти не виделись. Бабушка говорила, что слишком стара, чтобы тратитьдрагоценное время на выяснение отношений.

— Значит, — заключил Кирилл, — если вы не убивали вашубабушку, это сделал кто-то из любящих родственников. Правильно я понял?

Настя вдруг изменилась в лице так сильно, что Кириллупоказалось, что она сейчас хлопнется в обморок. Он даже отодвинулся немного,чтобы успеть ее подхватить.

— Я боюсь об этом думать, — выговорила она, старательноскладывая губы, как будто контролируя каждое слово, — я не могу об этом думать.Потому что если это правда, даже частично, значит, вся моя жизнь кончилась.Навсегда. Понимаете?

Он молчал, глядя на нее.

— Моя семья — самое главное в моей жизни. Все имеет смысл,только когда есть семья. Всю жизнь я очень люблю родителей, бабушку, тетю,Сережку, Соню, всех. Я не помню ни одного Нового года, когда бы мы несобирались у бабушки. Даже когда я в университете училась. Надо мной весь курссмеялся, потому что все в общежитии праздновали, шампанское пили, по угламцеловались, а я у бабули на даче с мамой и папой гуся жареного ела. Иногда я отних устаю, иногда они меня бесят, особенно тетя Нина, которая всех учит жить,но я их люблю. Вернее, только их я и люблю. И если то, что вы говорите, правда,значит, вся моя жизнь — псу под хвост.

— А Киру? — спросил Кирилл, пропустивший мимо ушей большуючасть ее речи.

— Что — Киру?

— Киру вы не любите?

— Господи, что вы все время меня о нем спрашиваете?

Он спрашивал потому, что этот Кира не давал ему покоя,просто в бешенство приводил.

У девушки с гладкими темными волосами, бледными щеками изелеными петербургскими глазами не должно быть фактурного пляжного любовника.Тем не менее он был, и его наличие оскорбляло Кирилла.

— Кира совсем из другой оперы, Кирилл Андреевич, — сказалаона и потянула со свободного стула его давешнюю газету, взятую «для форсу».Развернув, она стала зачем-то внимательно ее изучать. — Мне двадцать девять, нагоризонте никого, на работе сплошь сорокалетние пузатые придурки, которые всемрассказывают, как у них не сложилась семейная жизнь, и… в общем, это совсемнеинтересно. А вы читаете по-английски?

— С трудом, — почему-то честно ответил Кирилл, и онапосмотрела на него с печальным изумлением.

Официант принес какие-то сверхсложные салаты, которымиславился этот ресторан, и некоторое время они молча ели, как будто обдумываято, что только что сказали, а еще больше, чего не сказали друг другу.

— Слава богу, что вы приехали, — наконец произнесла она, —мне совершенно не с кем поговорить об этом. Не с Кирой же, в самом деле!..

Кирилл Костромин уже почти поверил в то, что приехал в Питерисключительно затем, чтобы встретиться с ней в этом ресторане — так она на негодействовала.

Странный это был вечер. Ничего подобного с ним не случалосьмного лет, с тех самых пор, как он воображал себя посланцем Космоса, призваннымспасти человечество от скверны. Да и тогда все это происходило не с ним, а стем Кириллом, который был хиппи и носил старательно разрезанные в несколькихместах джинсы.

— Ну ладно, — снизошел он, доев салат до крошечки, —излагайте.

— Что? — не поняла она.

— Бросьте, госпожа Сотникова. Вы — девушка энергичная иумненькая. Прелюдию я выслушал, переходите к адажио.

— К какому адажио?

— Давайте дальше. Что вы надумали делать? Вы ведь что-тонадумали, правда?

— Откуда вы знаете?

Он хотел было сказать «от верблюда», но верблюд никак неукладывался в образ столичного бизнесмена на ужине с молодой интеллектуалкой.

— Я очень умный, — заявил он, чувствуя себя именно таким.

— Понятно.

Это было сказано с ощутимой иронией, и он вдруг смутился.

Далась она ему, эта девица! С чего это он так хвостраспушил? Ладно бы еще хороша была, а то ведь нет ничего, только что глазазеленые и умненькая. Или он просто устал от макак, вроде Леночки Брускиной,которые годились только для одного, простого и понятного дела, а разговариватьс ними было так же невозможно и тоскливо, как в жару пропалывать щавель наколхозном поле. И, главное, так же бессмысленно.

— Ну так что, госпожа Сотникова?

— Почему вы все время называете меня госпожой? — спросилаона и улыбнулась бледной улыбкой. — Может, мне тоже называть вас господинКостромин?

Он приложил столько усилий, чтобы иметь возможностьназываться господином Костроминым, что, даже случайно произнесенное, этообращение доставляло ему удовольствие.

— Вы можете называть меня Кирилл, раз уж мы с вами ужинаемвторой раз.

— А вы меня — Настей. Мне так проще.

— Ладно. Настя. Что вы придумали?

— Я должна все выяснить, — заявила она решительно, как одавно продуманном, — до конца. Я должна знать, кто убил мою бабушку и за что.

— Это проще сказать, чем сделать. Или вы наймете частногосыщика?

— Я не могу никого нанимать. Это касается моей семьи, и я нестану вмешивать в это дело посторонних. Ни в какое торжество закона я не верю.Я могу только разобраться сама.

— Все это очень красиво, — сказал Кирилл с раздражением, —но, по-моему, совершенно невозможно.

— Возможно. Я уговорила всех пожить неделю на петергофскойдаче. Как бы в память о бабушке и затем, чтобы разобраться с ее наследством.Ну, чтобы Сережка забрал свои книги, Владик картины, Соня бриллианты и такдалее. Все согласились, потому что сейчас все за мной ухаживают. Я… с трудомвсе это пережила, заболела даже. Владик, по-моему, считает, что у менявременное помрачение рассудка, но он тоже согласился приехать. Тетя Александрасказала, что сестра ее не признавала, так она хоть после ее смерти поживет вхоромах, в которых та жила всю жизнь. За неделю я что-нибудь выясню.Обязательно.