А тогдашняя его жена неожиданно для него и для себя вдругосознала, что самое главное в жизни каждого интеллигентного человека – протест.Причем она осознала это совершенно всерьез.

Бахрушин представлял себе протест совсем не так, как она, –например, в виде увязших в треске глушилок передач Би-би-си или “Немецкойволны” – отстраненные, холодные, правильные голоса, говорившие страшное.

Или, например, разговор в “первом отделе”, ведавшем вуниверситете, как, впрочем, и везде, “секретностью”.

На четвертом курсе Бахрушина пригласили на разговор изадавали разные вопросы – как, к примеру, студент Подушкин? Надежен ли, с его,бахрушинской, точки зрения?

Алексей улыбался идиотской улыбкой и убеждал серьезногодядьку в тесной петле серого галстука, что студент Подушкин – душа компании,умница, но вот с успеваемостью у него, конечно… а так вполне… ему быуспеваемость подтянуть, и отлично… а так очень даже…

За Подушкиным последовал Ватрушкин, а за ВахрушкинымЛягушкин, и приблизительно на семнадцатой фамилии – отличный студент, душакомпании, и с успеваемостью все хорошо! – Бахрушина вежливо проводили кжелезным дверям и с тех пор больше в “первый отдел” не вызывали.

Даже как-то и непонятно было до конца, выразил он такимобразом протест или все-таки нет.

У жены с ее протестом вовсе вышел казус – оставила вучительской на столе репринтную копию “Красного колеса”, почти слепой оттиск.Бахрушин, как ни пытался, так и не смог ничего прочесть, только моргал надпапиросной бумагой близорукими глазами.

Дальше все было “по схеме”, как говорили на кафедревычислительной математики.

Заседание парткома и комитета комсомола. Валидол директрисе.Выговор завучу. Кому доверили воспитание будущих строителей коммунизма?!“Волчий билет” в перспективе. Слезы на диване, вместо ножек у которогопо-прежнему были четвертинки кирпичей. Слезы и горячий шепот в ухо – давайуедем! Ну, прямо сейчас!

Далеко-далеко! Ну, пожалуйста!

Он никуда не хотел ехать. Он вдруг почувствовал вкус легкоскладывающейся карьеры – его везде приглашали, он оказался лучшимкорреспондентом “из молодых”, его все хотели заманить к себе, и именно это былоздорово, а не какие-то там идиотские проблемы с директрисой и подрастающимпоколением!

С “протестом” тогда все обошлось – ее оставили на работе,объявили выговор по линии комсомола и вместо восьмых дали четвертые классы,все-таки год был уже не шестьдесят восьмой и даже не семьдесят шестой.

И все пошло, как и шло – тетрадки, диван, шалька на плечах,теплые боты, четвертинки кирпичей, умные разговоры, репринтная слепая копия“Архипелага ГУЛАГ”.

Сам бы он ее ни за что не бросил – у него была модель“идеальной семьи”, точная копия родительской, а у них не принято былоразводиться – какой позор, какая безответственность!

Все вышло гораздо веселее и проще.

Бахрушин приехал домой рано, чтобы собраться в очереднуюкомандировку, и “застукал” свою жену с физруком – все на том же диване. Вернее,непосредственно дивана он не видел – но две пары башмаков под вешалкойвыглядели красноречиво, и жена за тонкой стенкой хохотала мелким смехом. Из-заэтого смеха все стало Бахрушину абсолютно понятно. Он постоял-постоял,послушал, морщась от отвращения, потом зачем-то стукнул кулаком в фанерныеперекрытия.

Они издали непристойный пукающий звук.

От этого звука и оттого, что за стенкой сразу испуганнопримолкли и затаились, Бахрушин почувствовал жуткую гадливость и перепугался,что его вырвет прямо в прихожей, на физруковы ботинки.

Все обошлось – он успокоился на удивление быстро, непришлось даже делать ничего трогательно-драматического, напиваться, к примеру,или вызывать соперника на бой.

Схватку с физруком Бахрушин точно проиграл бы – тот былбольше, тяжелее, смотрел исподлобья, “настоящий мужик”, одним словом, и Алексеювсе время казалось, что тот едва удерживает себя, так ему хотелось наподдать“хлипкому интеллигентишке”!

Много лет после той истории он был неуязвим – то естьсовсем. Были какие-то связи, вроде бы даже продолжительные и прочные, которые водночасье обрывались, и он потом не мог вспомнить, почему.

Что-то ведь случалось, но вот что?.. Он никогда не помнил исчитал – это оттого, что он холодный и непригодный к семейной жизни человек.

Так бывает. Кто-то пригоден, а он нет.

Он пригоден для работы – лучше всего.

Он пережил революции, сотрясавшие страну, – одну за другой,и остался на работе. В какой-то момент, когда было нужно, он ушел на радио ибыстро сделал там карьеру. Голос, низкий и твердый, интонации как будто чутьироничные, безупречный русский язык, – барышни во всех конторах, где, невыключаясь, день и ночь бубнили репродукторы, обмирали, расслышав затаеннуюусмешку в этом самом голосе. Письма ему приносили в коричневых мешках, каккартошку, и он немного стыдился этого, словно обманывал кого-то.

На радио он начал политобозревателем, затем стал главнымредактором, потом заместителем директора.

В “Новости” уходил с должности директора.

В “Новостях” работала Ольга, и Бахрушин пропал.

Нет, какое-то время он сопротивлялся – ну, очередной роман,ну, это займет его еще на какое-то время, а потом так же непонятно и внезапнооборвется.

Не тут-то было.

У него имелась черта, которую он разглядел в себе еще вуниверситете и очень ее любил. Он никогда не врал самому себе. Он мог когоугодно убедить в чем угодно – собственно, именно из-за этого и сложилась всяего карьера! – но только не себя. Про себя он все знал наверняка.

Месяцев шесть спустя, проводив ее в первый раз в какую-тодолгую командировку, он приехал домой, задумчиво что-то такое налил в стакан исел подумать.

Надо было только спросить себя и получить ответ.

Он спросил и получил – ничего хорошего в этом ответе неоказалось, по крайней мере, для него самого.

Он еще даже не начал провожать ее, но странное неудобство, ираздражение, и дурацкое чувство брошенности и одиночества уже поселились у негов голове. Он даже работать не мог как следует.

Он не хотел, чтобы она уезжала, вот что. Так не хотел, чтодаже зубы у него стискивались, как будто сами по себе, когда он думал о том,что она уедет.

Хорошо, хоть догадался не сказать ей об этом – она пришла быв изумление и что-нибудь ответила бы ему эдакое, ироничное. Как бы он осталсяпотом наедине с ее иронией?!

Вот вам и одинокий мустанг в закатной прерии. Вот вам игордая мужская независимость. Вот вам и прививка от семейной жизни – как тамфизруковы ботинки?!