– У мосье острый глаз. Пройдет день-два, и ониприживутся. Вчера вечером я посадил по десять новых на каждую клумбу. Мосьезнает, конечно, что нельзя сажать, когда палит солнце.

Видно, Огюсту очень польстило, что Пуаро так интересуетсяцветами, и он охотно разговорился.

– Какой великолепный цветок! Вон там, – сказалПуаро. – Вы не могли бы срезать его для меня?

– Охотно, мосье.

Старик ступил на клумбу и бережно срезал цветок, который такпонравился моему другу.

Пуаро рассыпался в благодарностях, и Огюст вернулся к своейтачке.

– Ну, видите? – сказал с улыбкой Пуаро, нагнувшиськ клумбе и рассматривая след сапога, подбитого гвоздями. – Все очень просто.

– А я и не сообразил…

– Что можно не разуваться? Не желаете пошевелитьмозгами, а зря. Ну, как отпечаток? Что скажете?

Я принялся внимательно разглядывать клумбу.

– Все следы на этой клумбе оставлены егосапогами, – изрек я наконец после усердного изучения объекта.

– Вы так думаете! Eh bien! Я согласен с вами, –отозвался Пуаро, но как-то безразлично, словно мысли его были заняты уже чем-тодругим.

– Во всяком случае, – заметил я, –поздравляю: теперь у вас одним заскоком меньше.

– Mon Dieu! Что за выражение! Что это значит?

– Просто я хотел сказать, что вы можете наконецрасстаться с вашей навязчивой идеей по поводу этих следов.

Однако Пуаро, к моему удивлению, покачал головой.

– О нет, mon ami. Теперь наконец я на верном пути.Правда, я еще блуждаю в потемках, но, как я намекнул уже мосье Бексу, эти следы– самое важное и интересное во всей истории! Бедняга Жиро! Не удивлюсь, если онвообще их не заметит.

В этот момент парадная дверь отворилась, и по ступенькамкрыльца спустились мосье Отэ с комиссаром.

– Ах, мосье Пуаро, а мы вас как раз разыскиваем, –сказал следователь. – Становится поздно, а я хотел бы еще нанести визитмадам Добрэй. Она, конечно, весьма удручена смертью мосье Рено, но, может быть,нам повезет и мы от нее получим ключ к разгадке этой трагедии. Возможно, мосьеРено именно ей доверил тайну, которую скрывал от жены. Ведь он был так страстноувлечен мадам Добрэй. Уж нам-то с вами известно, что в таких случаях даже самыесильные и твердые из нас теряют голову.

Мы молча присоединились к ним. Впереди шли Пуаро соследователем, а мы с комиссаром немного поотстали.

– Не сомневаюсь, что в основном Франсуаза рассказаланам все как было, – сообщил он мне доверительно. – Я тут навелкое-какие справки по телефону. Оказывается, за последние шесть недель, то естьс тех пор, как мосье Рено поселился в Мерлинвиле, на банковский счет мадамДобрэй трижды поступали крупные суммы денег. В общей сложности двести тысячфранков!

– Господи! Да ведь это же около четырех тысячфунтов! – подсчитал я.

– Совершенно верно. Да, мосье Рено, вероятно, совсемпотерял голову. Остается выяснить, доверил ли он ей эти секретные документы.Следователь преисполнен надежд, но я не разделяю его настроений.

Беседуя, мы шли по тропе по направлению к развилке, где днемостанавливался наш автомобиль. Тут-то я и сообразил, что вилла «Маргерит», гдеобитает таинственная мадам Добрэй, это и есть тот самый домик, откуда появиласьдевушка, поразившая меня своей красотой.

– Мадам Добрэй живет здесь уже много лет, – сказалкомиссар, кивнув в сторону дома. – Живет тихо и скромно. Кажется, у неенет ни друзей, ни родственников, только те знакомые, с кем она поддерживаетотношения здесь, в Мерлинвиле. Она никогда не говорит о своем прошлом, о муже.Неизвестно даже, жив ли он. Понимаете, ее окружает какая-то тайна.

Я кивнул, мое любопытство росло.

– А… ее дочь? – отважился спросить я наконец.

– Прекрасная молодая девушка! Скромная, набожная,словом, все как полагается. Жаль ее, ведь она-то может и не знать ничего опрошлом своей семьи, но тот, кто захочет предложить ей руку и сердце, вправерассчитывать, что его посвятят в семейные дела, и тогда… – Тут комиссар ссомнением пожал плечами.

– Но ведь это не ее вина! – воскликнул я,чувствуя, как во мне закипает гнев.

– Разумеется, но что вы хотите? Обычно мужчины оченьщепетильны, когда дело касается родственников будущей жены.

Мне пришлось воздержаться от возражений, ибо мы уже подошлик двери. Мосье Отэ позвонил. Прошло несколько минут, потом мы услышали шаги, идверь отворилась. На пороге стояла та самая юная богиня, которая поразила моевоображение. Когда она увидела нас, кровь отхлынула от ее лица, оно покрылосьмертвенной бледностью, а глаза расширились от страха. Было очевидно, что она досмерти напугана!

– Мадемуазель Добрэй, – начал мосье Отэ, снимаяшляпу. – Бесконечно сожалею, что пришлось побеспокоить вас, но законтребует… понимаете ли… Передайте поклон вашей матушке. Не соблаговолит ли онауделить мне несколько минут?

Девушка на мгновение замерла. Ее левая рука была прижата к груди,точно она силилась унять бешено колотящееся сердце. Потом, овладев собой, онатихо сказала:

– Пойду узнаю. Входите, пожалуйста…

Она вошла в комнату налево, и мы услышали ее тихий шепот.Затем другой голос, похожий на голос девушки, но с твердыми нотками,проскальзывающими в певучей интонации, сказал:

– Ну, разумеется. Проси их.

Минуту спустя мы оказались лицом к лицу с таинственной мадамДобрэй.

Ростом она была пониже дочери, но округлые формы ее фигурыпленяли очарованием цветущей зрелости. Волосы, не золотистые, как у дочери, атемные, были разделены строгим пробором, что придавало ей некое сходство сМадонной.[41] Глаза, полуприкрытые тяжелыми веками, сиялиголубизной. Заметно было, что она уже не молода, хотя прекрасно сохранилась ине утратила обаяния, которое не зависит от возраста.

– Вы хотели видеть меня, мосье? – спросила она.

– Да, мадам. – Мосье Отэ кашлянул. – Ярасследую дело о смерти мосье Рено. Вы, наверное, уже слышали об этом?

Она молча наклонила голову. В лице ее не дрогнул ни одинмускул.

– Мы хотели бы просить вас, если позволите… э-э…пролить свет на обстоятельства дела.

– Меня? – спросила она, крайне удивленная.

– Да, мадам. У нас есть основания предполагать, что выимели обыкновение по вечерам навещать покойного мосье Рено. Так ли это?