— Я никогда не посмею сказать, что я знаюистину, — сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью итвердостью речи. — Никто один не может достигнуть до истины; только камень закамнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашеговремени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем ВеликогоБога, — сказал масон и закрыл глаза.

— Я должен вам сказать, я не верю, не… верю вБога, — с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказатьвсю правду.

Масон внимательно посмотрел на Пьера иулыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, которыйбы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать егосчастие.

— Да, вы не знаете Его, государь мой, — сказалмасон. — Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.

— Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер, — ночто ж мне делать?

— Вы не знаете Его, государь мой, и оттого выочень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Онв тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! — строгимдрожащим голосом сказал масон.

Он помолчал и вздохнул, видимо стараясьуспокоиться.

— Ежели бы Его не было, — сказал он тихо, — мыбы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого тыотрицал? — вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. — КтоЕго выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такоенепонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такогонепостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всехсвоих свойствах?… — Он остановился и долго молчал.

Пьер не мог и не хотел прерывать этогомолчания.

— Он есть, но понять Его трудно, — заговорилопять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками,которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листыкниги. — Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, ябы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я,ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Еготому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не пониматьЕго, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? — Он помолчал. —Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнестиэти кощунственные слова, — сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, — а тыглупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанныхчасов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этихчасов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мывеками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и набесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видимтолько нашу слабость и Его величие… — Пьер, с замиранием сердца, блестящимиглазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всейдушой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумнымдоводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям,убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса,которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам,состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знаниюсвоего назначения, которые светились из всего существа масона, и которыеособенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью;— но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувствоуспокоения, обновления и возвращения к жизни.

— Он не постигается умом, а постигаетсяжизнью, — сказал масон.

— Я не понимаю, — сказал Пьер, со страхомчувствуя поднимающееся в себе сомнение. Он боялся неясности и слабости доводовсвоего собеседника, он боялся не верить ему. — Я не понимаю, — сказал он, —каким образом ум человеческий не может постигнуть того знания, о котором выговорите.

Масон улыбнулся своей кроткой, отеческойулыбкой.

— Высшая мудрость и истина есть как бычистейшая влага, которую мы хотим воспринять в себя, — сказал он. — Могу ли я внечистый сосуд воспринять эту чистую влагу и судить о чистоте ее? Тольковнутренним очищением самого себя я могу до известной чистоты довестивоспринимаемую влагу.

— Да, да, это так! — радостно сказал Пьер.

— Высшая мудрость основана не на одном разуме,не на тех светских науках физики, истории, химии и т. д., на которыераспадается знание умственное. Высшая мудрость одна. Высшая мудрость имеет однунауку — науку всего, науку объясняющую всё мироздание и занимаемое в нем месточеловека. Для того чтобы вместить в себя эту науку, необходимо очистить иобновить своего внутреннего человека, и потому прежде, чем знать, нужно веритьи совершенствоваться. И для достижения этих целей в душе нашей вложен светБожий, называемый совестью.

— Да, да, — подтверждал Пьер.

— Погляди духовными глазами на своеговнутреннего человека и спроси у самого себя, доволен ли ты собой. Чего тыдостиг, руководясь одним умом? Что ты такое? Вы молоды, вы богаты, вы умны,образованы, государь мой. Что вы сделали из всех этих благ, данных вам?Довольны ли вы собой и своей жизнью?

— Нет, я ненавижу свою жизнь, — сморщасьпроговорил Пьер.

— Ты ненавидишь, так измени ее, очисти себя, ипо мере очищения ты будешь познавать мудрость. Посмотрите на свою жизнь,государь мой. Как вы проводили ее? В буйных оргиях и разврате, всё получая отобщества и ничего не отдавая ему. Вы получили богатство. Как вы употребили его?Что вы сделали для ближнего своего? Подумали ли вы о десятках тысяч вашихрабов, помогли ли вы им физически и нравственно? Нет. Вы пользовались ихтрудами, чтоб вести распутную жизнь. Вот что вы сделали. Избрали ли вы местослужения, где бы вы приносили пользу своему ближнему? Нет. Вы в праздностипроводили свою жизнь. Потом вы женились, государь мой, взяли на себяответственность в руководстве молодой женщины, и что же вы сделали? Вы непомогли ей, государь мой, найти путь истины, а ввергли ее в пучину лжи инесчастья. Человек оскорбил вас, и вы убили его, и вы говорите, что вы незнаете Бога, и что вы ненавидите свою жизнь. Тут нет ничего мудреного, государьмой! — После этих слов, масон, как бы устав от продолжительного разговора,опять облокотился на спинку дивана и закрыл глаза. Пьер смотрел на это строгое,неподвижное, старческое, почти мертвое лицо, и беззвучно шевелил губами. Онхотел сказать: да, мерзкая, праздная, развратная жизнь, — и не смел прерыватьмолчание.

Масон хрипло, старчески прокашлялся и кликнулслугу.