— Что лошади? — спросил он, не глядя на Пьера.

— Привели сдаточных, — отвечал слуга. —Отдыхать не будете?

— Нет, вели закладывать.

«Неужели же он уедет и оставит меня одного, недоговорив всего и не обещав мне помощи?», думал Пьер, вставая и опустив голову,изредка взглядывая на масона, и начиная ходить по комнате. «Да, я не думалэтого, но я вел презренную, развратную жизнь, но я не любил ее, и не хотелэтого, думал Пьер, — а этот человек знает истину, и ежели бы он захотел, он могбы открыть мне её». Пьер хотел и не смел сказать этого масону. Проезжающий,привычными, старческими руками уложив свои вещи, застегивал свой тулупчик.Окончив эти дела, он обратился к Безухому и равнодушно, учтивым тоном, сказалему:

— Вы куда теперь изволите ехать, государь мой?

— Я?… Я в Петербург, — отвечал Пьер детским,нерешительным голосом. — Я благодарю вас. Я во всем согласен с вами. Но вы недумайте, чтобы я был так дурен. Я всей душой желал быть тем, чем вы хотели бы,чтобы я был; но я ни в ком никогда не находил помощи… Впрочем, я сам преждевсего виноват во всем. Помогите мне, научите меня и, может-быть, я буду… — Пьерне мог говорить дальше; он засопел носом и отвернулся.

Масон долго молчал, видимо что-то обдумывая.

— Помощь дается токмо от Бога, — сказал он, —но ту меру помощи, которую во власти подать наш орден, он подаст вам, государьмой. Вы едете в Петербург, передайте это графу Вилларскому (он достал бумажники на сложенном вчетверо большом листе бумаги написал несколько слов). Одинсовет позвольте подать вам. Приехав в столицу, посвятите первое времяуединению, обсуждению самого себя, и не вступайте на прежние пути жизни. Затемжелаю вам счастливого пути, государь мой, — сказал он, заметив, что слуга еговошел в комнату, — и успеха…

Проезжающий был Осип Алексеевич Баздеев, какузнал Пьер по книге смотрителя. Баздеев был одним из известнейших масонов имартинистов еще Новиковского времени. Долго после его отъезда Пьер, не ложасьспать и не спрашивая лошадей, ходил по станционной комнате, обдумывая своепорочное прошедшее и с восторгом обновления представляя себе свое блаженное,безупречное и добродетельное будущее, которое казалось ему так легко. Он был,как ему казалось, порочным только потому, что он как-то случайно запамятовал,как хорошо быть добродетельным. В душе его не оставалось ни следа прежнихсомнений. Он твердо верил в возможность братства людей, соединенных с цельюподдерживать друг друга на пути добродетели, и таким представлялось емумасонство.

Приехав в Петербург, Пьер никого не известил освоем приезде, никуда не выезжал, и стал целые дни проводить за чтением ФомыКемпийского, книги, которая неизвестно кем была доставлена ему. Одно и всё однопонимал Пьер, читая эту книгу; он понимал неизведанное еще им наслаждениеверить в возможность достижения совершенства и в возможность братской идеятельной любви между людьми, открытую ему Осипом Алексеевичем. Через неделюпосле его приезда молодой польский граф Вилларский, которого Пьер поверхностнознал по петербургскому свету, вошел вечером в его комнату с тем официальным иторжественным видом, с которым входил к нему секундант Долохова и, затворив засобой дверь и убедившись, что в комнате никого кроме Пьера не было, обратился кнему:

— Я приехал к вам с поручением и предложением,граф, — сказал он ему, не садясь. — Особа, очень высоко поставленная в нашембратстве, ходатайствовала о том, чтобы вы были приняты в братство ранее срока,и предложила мне быть вашим поручителем. Я за священный долг почитаю исполнениеволи этого лица. Желаете ли вы вступить за моим поручительством в братствосвободных каменьщиков?

Холодный и строгий тон человека, которого Пьервидел почти всегда на балах с любезною улыбкою, в обществе самых блестящихженщин, поразил Пьера.

— Да, я желаю, — сказал Пьер.

Вилларский наклонил голову. — Еще один вопрос,граф, сказал он, на который я вас не как будущего масона, но как честногочеловека (galant homme) прошу со всею искренностью отвечать мне: отреклись ливы от своих прежних убеждений, верите ли вы в Бога?

Пьер задумался. — Да… да, я верю в Бога, —сказал он.

— В таком случае… — начал Вилларский, но Пьерперебил его. — Да, я верю в Бога, — сказал он еще раз.

— В таком случае мы можем ехать, — сказалВилларский. — Карета моя к вашим услугам.

Всю дорогу Вилларский молчал. На вопросыПьера, что ему нужно делать и как отвечать, Вилларский сказал только, чтобратья, более его достойные, испытают его, и что Пьеру больше ничего не нужно,как говорить правду.

Въехав в ворота большого дома, где былопомещение ложи, и пройдя по темной лестнице, они вошли в освещенную, небольшуюприхожую, где без помощи прислуги, сняли шубы. Из передней они прошли в другуюкомнату. Какой-то человек в странном одеянии показался у двери. Вилларский,выйдя к нему навстречу, что-то тихо сказал ему по-французски и подошел кнебольшому шкафу, в котором Пьер заметил невиданные им одеяния. Взяв из шкафаплаток, Вилларский наложил его на глаза Пьеру и завязал узлом сзади, больнозахватив в узел его волоса. Потом он пригнул его к себе, поцеловал и, взяв заруку, повел куда-то. Пьеру было больно от притянутых узлом волос, он морщилсяот боли и улыбался от стыда чего-то. Огромная фигура его с опущенными руками, ссморщенной и улыбающейся физиономией, неверными робкими шагами подвигалась заВилларским.

Проведя его шагов десять, Вилларскийостановился.

— Что бы ни случилось с вами, — сказал он, —вы должны с мужеством переносить всё, ежели вы твердо решились вступить в нашебратство. (Пьер утвердительно отвечал наклонением головы.) Когда вы услышитестук в двери, вы развяжете себе глаза, — прибавил Вилларский; — желаю ваммужества и успеха. И, пожав руку Пьеру, Вилларский вышел.