Скоро после этого в темную храмину пришел заПьером уже не прежний ритор, а поручитель Вилларский, которого он узнал поголосу. На новые вопросы о твердости его намерения, Пьер отвечал: «Да, да,согласен», — и с сияющею детскою улыбкой, с открытой, жирной грудью, неровно иробко шагая одной разутой и одной обутой ногой, пошел вперед с приставленнойВилларским к его обнаженной груди шпагой. Из комнаты его повели по коридорам,поворачивая взад и вперед, и наконец привели к дверям ложи. Вилларскийкашлянул, ему ответили масонскими стуками молотков, дверь отворилась передними. Чей-то басистый голос (глаза Пьера всё были завязаны) сделал ему вопросыо том, кто он, где, когда родился? и т. п. Потом его опять повели куда-то, неразвязывая ему глаз, и во время ходьбы его говорили ему аллегории о трудах егопутешествия, о священной дружбе, о предвечном Строителе мира, о мужестве, скоторым он должен переносить труды и опасности. Во время этого путешествия Пьерзаметил, что его называли то ищущим, то страждущим, то требующим, и различностучали при этом молотками и шпагами. В то время как его подводили к какому-топредмету, он заметил, что произошло замешательство и смятение между егоруководителями. Он слышал, как шопотом заспорили между собой окружающие люди икак один настаивал на том, чтобы он был проведен по какому-то ковру. Послеэтого взяли его правую руку, положили на что-то, а левою велели ему приставитьциркуль к левой груди, и заставили его, повторяя слова, которые читал другой,прочесть клятву верности законам ордена. Потом потушили свечи, зажгли спирт,как это слышал по запаху Пьер, и сказали, что он увидит малый свет. С негосняли повязку, и Пьер как во сне увидал, в слабом свете спиртового огня,несколько людей, которые в таких же фартуках, как и ритор, стояли против него идержали шпаги, направленные в его грудь. Между ними стоял человек в белойокровавленной рубашке. Увидав это, Пьер грудью надвинулся вперед на шпаги,желая, чтобы они вонзились в него. Но шпаги отстранились от него и ему тотчасже опять надели повязку. — Теперь ты видел малый свет, — сказал ему чей-тоголос. Потом опять зажгли свечи, сказали, что ему надо видеть полный свет, иопять сняли повязку и более десяти голосов вдруг сказали: sic transit gloriamundi. [так проходит мирская слава. ]

Пьер понемногу стал приходить в себя иоглядывать комнату, где он был, и находившихся в ней людей. Вокруг длинногостола, покрытого черным, сидело человек двенадцать, всё в тех же одеяниях, каки те, которых он прежде видел. Некоторых Пьер знал по петербургскому обществу.На председательском месте сидел незнакомый молодой человек, в особом кресте нашее. По правую руку сидел итальянец-аббат, которого Пьер видел два года томуназад у Анны Павловны. Еще был тут один весьма важный сановник и одиншвейцарец-гувернер, живший прежде у Курагиных. Все торжественно молчали, слушаяслова председателя, державшего в руке молоток. В стене была вделана горящаязвезда; с одной стороны стола был небольшой ковер с различными изображениями, сдругой было что-то в роде алтаря с Евангелием и черепом. Кругом стола было 7больших, в роде церковных, подсвечников. Двое из братьев подвели Пьера калтарю, поставили ему ноги в прямоугольное положение и приказали ему лечь,говоря, что он повергается к вратам храма.

— Он прежде должен получить лопату, — сказалшопотом один из братьев.

— А! полноте пожалуйста, — сказал другой.

Пьер, растерянными, близорукими глазами, неповинуясь, оглянулся вокруг себя, и вдруг на него нашло сомнение. «Где я? Что яделаю? Не смеются ли надо мной? Не будет ли мне стыдно вспоминать это?» Носомнение это продолжалось только одно мгновение. Пьер оглянулся на серьезныелица окружавших его людей, вспомнил всё, что он уже прошел, и понял, что нельзяостановиться на половине дороги. Он ужаснулся своему сомнению и, стараясьвызвать в себе прежнее чувство умиления, повергся к вратам храма. Идействительно чувство умиления, еще сильнейшего, чем прежде, нашло на него.Когда он пролежал несколько времени, ему велели встать и надели на него такойже белый кожаный фартук, какие были на других, дали ему в руки лопату и трипары перчаток, и тогда великий мастер обратился к нему. Он сказал ему, чтобы онстарался ничем не запятнать белизну этого фартука, представляющего крепость инепорочность; потом о невыясненной лопате сказал, чтобы он трудился ею очищатьсвое сердце от пороков и снисходительно заглаживать ею сердце ближнего. Потомпро первые перчатки мужские сказал, что значения их он не может знать, нодолжен хранить их, про другие перчатки мужские сказал, что он должен надеватьих в собраниях и наконец про третьи женские перчатки сказал: «Любезный брат, исии женские перчатки вам определены суть. Отдайте их той женщине, которую выбудете почитать больше всех. Сим даром уверите в непорочности сердца вашего ту,которую изберете вы себе в достойную каменьщицу». И помолчав несколько времени,прибавил: — «Но соблюди, любезный брат, да не украшают перчатки сии рукнечистых». В то время как великий мастер произносил эти последние слова, Пьерупоказалось, что председатель смутился. Пьер смутился еще больше, покраснел дослез, как краснеют дети, беспокойно стал оглядываться и произошло неловкоемолчание.

Молчание это было прервано одним из братьев,который, подведя Пьера к ковру, начал из тетради читать ему объяснение всехизображенных на нем фигур: солнца, луны, молотка. отвеса, лопаты, дикого икубического камня, столба, трех окон и т. д. Потом Пьеру назначили его место,показали ему знаки ложи, сказали входное слово и наконец позволили сесть.Великий мастер начал читать устав. Устав был очень длинен, и Пьер от радости,волнения и стыда не был в состоянии понимать того, что читали. Он вслушалсятолько в последние слова устава, которые запомнились ему.

«В наших храмах мы не знаем других степеней, —читал „великий мастер, — кроме тех, которые находятся между добродетелью ипороком. Берегись делать какое-нибудь различие, могущее нарушить равенство.Лети на помощь к брату, кто бы он ни был, настави заблуждающегося, поднимиупадающего и не питай никогда злобы или вражды на брата. Будь ласков иприветлив. Возбуждай во всех сердцах огнь добродетели. Дели счастье с ближнимтвоим, и да не возмутит никогда зависть чистого сего наслаждения. Прощай врагутвоему, не мсти ему, разве только деланием ему добра. Исполнив таким образомвысший закон, ты обрящешь следы древнего, утраченного тобой величества“.

Кончил он и привстав обнял Пьера и поцеловалего. Пьер, с слезами радости на глазах, смотрел вокруг себя, не зная, чтоотвечать на поздравления и возобновления знакомств, с которыми окружили его. Онне признавал никаких знакомств; во всех людях этих он видел только братьев, скоторыми сгорал нетерпением приняться за дело.

Великий мастер стукнул молотком, все сели поместам, и один прочел поучение о необходимости смирения.