с досадой проворчал он, всматриваясь в кусты. — Опять упустил. Но что же там такое, в кустах этих?

Как бы поднесенные к глазу, ясно видны были до самого листочка ветки ивняка. Почему-то они потихоньку шевелились, тогда как соседние с ними казались застывшими, словно неживые. Вгляделся пристальней. За шевелившимися ветками что-то белело. Кусты вдруг покачнулись посильней, и теперь Ершов отлично увидел присевшую на корточки человеческую фигуру. Повел стволом. Фигура почти полностью вместилась в ширину прицела. Затаив дыхание, нажал спуск. В горячке звука выстрела почти не расслышал. Фашист сунулся из кустов головой вперед, перевалился через бугорок и замер с оголенным задом в нелепой позе.

Кузьма сдержанно засмеялся.

— Та це ж у них уборна там. Вин же по нужди ходыв, — бормотал он сквозь смех. — Вот те и сходыв до витру. Вин же, нимець, чистоплотный дюже, батько мени говорив. Эгешь, уборну сдилав де! Подале от окопов, шобы не воняло. Ну, мы не дамо им туда ходыти, нехай в окопах оправляются.

После убийства Ивана Тугоухова, которого за короткое время успел полюбить, Скиба сильно переменился, и миролюбие его основательно пошатнулось. Убийство Ивана он считал злым и несправедливым. Одно дело — в бою, а то как-то Крадучись, исподтишка. Поэтому намерение Ершова мстить за Ивана в принципе он не отвергал. А неохотно пошел с ним из боязни, как бы чего не вышло: передняя-то траншея совсем недалеко от немцев!

Поэтому же и к подстреленному Ершовым немцу он никакой жалости не испытывал, наоборот, его охватило чувство злорадства — чувство для него новое, которое ему в своей жизни не приходилось переживать.

Вдруг пулеметная струя резанула сбоку по брустверу, подняв легкую пыль, — резанула так близко, что чуть не задела локоть правой руки Кузьмы, и он мгновенно нырнул вниз.

Ершов сказал:

— Заметили, гадюки! — И, не сдержав любопытства, хотел высунуться из окопа.

Кузьма схватил его за полу гимнастерки и так потянул, что Ершов еле устоял на ногах.

— Куда тебя нелегкая несеть! — сердито заругался Кузьма. — Вин же пристрелит тебя, як Ивана. А мини волочь тоди и тебя и тыи винтовки.

Оба присели. Ершову вдруг по-страшному захотелось курить. Он сделал самокрутку, поджег ее спичкой. Дым разгонял обеими руками, чтобы фашисту не видно было, где они со Скибой сидят.

— Гарно ты шмякнув его, — с усмешкой проговорил Кузьма. — Аж вин так и сунулся носом в землю… и зад голый! Это ему за Ивана! В самый горячий момент прихватив ты него фашиста! Гарно! — повторил Кузьма и закрутил головой от удовольствия. — С голым задом явится вин к богу своему. Якой у них бог? Як у православных чи другой?

— Почти такой, — ответил Ершов. — У них тоже Христос.

— Христос же не вилив воевати, а воны воюють.

— Христос не велел, а люди после него почти две тысячи лет уже воюют. Тут, брат Кузьма, дело не в Христе и не в религии.

Стрелять больше не пришлось — не в кого было.

В свой окоп Ершов и Скиба вернулись к десяти утра, как было приказано командиром взвода. И вернулись вполне благополучно, хотя ползли обратно не впотьмах и по открытой местности. Снайперскую винтовку Ершов тотчас сдал Снимщикову, взял у него свою, рассказав, как ему удалось отправить на тот свет одного фашиста.

— Отлично, — сказал Снимщиков. — Хоть одним фашистом меньше, и то хорошо. На счету нашего взвода уже два убитых, пока стоим тут. И оба твои, Ершов. Доложу командиру роты и попрошу, чтоб за тобой закрепить снайперскую.

— Первого, по-моему, не я, — сказал Ершов. — Первого Чернов. А насчет снайперской — на время я не прочь, но насовсем — не надо. Мне бы пулемет. Начнутся бои, что я буду делать со снайперской? Я же пулеметчик.

— Насчет пулемета — не знаю, — сказал Снимщиков.

Но командир взвода знал: надо было поговорить с ротным и направить Ершова в пулеметную роту. Делать же этого не хотелось: жалко было расставаться с таким активным бойцом, как Ершов.

И, помолчав, он добавил:

— Пулеметный взвод у нас есть, но он укомплектован.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

Часа в четыре пополудни Миронов предупредил:

— Командующий армией! Скажу «смирно» — в траншею и чтоб в струнку! А ты, Чернов, придержи язык. Командир роты приказал предупредить тебя.

И ушел. Но минуты две спустя раздалась негромкая команда снова появившегося Миронова:

— Смирно!

Ершов, Скиба и Чернов вошли в траншею.

— Здравствуйте, товарищи! — подойдя к ним, негромко произнес пожилой генерал с двумя звездочками на отворотах кителя. Голос у него был ядреный, басовитый, не соответствующий его сухощавой фигуре и невысокому росту.

Сзади за генералом теснились командир дивизии, командиры полка, батальонов и другие.

Вытянув руки по швам и глядя в худощавое, с глубокими впадинами лицо генерала, бойцы ответили дружной скороговоркой, как полагалось по уставу. Ершову всем своим обликом и внешним видом командарм показался чуточку похожим на Суворова, портрет которого запомнился ему по гравюре в толстой исторической книге из библиотеки помещика Шевлягина.

Командарм с улыбкой сказал:

— Вольно, товарищи красноармейцы! Какие дела у вас тут?

— В обороне сидим, товарищ командарм! — ответил Чернов.

— Хорошо это или плохо, что в обороне? Ведь до сих пор мы с вами больше отступали, а теперь остановились и… в обороне!

— Плохо, что в обороне, — опять за всех ответил Чернов.

Миронов, стоявший сбоку, немного поодаль от бойцов, весь побагровел, свирепо глядя на Чернова. Несмотря на предупреждение, этот разжалованный бывший лейтенант мелет генералу бог знает что!

Командарм тоже удивленно вскинул слегка голову, пристально, с интересом стал всматриваться в Чернова.

— Почему же плохо? Разве отступать лучше? — сурово спросил он.

— Наступать лучше, — убежденно и смело ответил Чернов. — Еще старик Клаузевиц писал, что «дух обороняющейся армии подобен кинжалу, ржавеющему в ножнах».

Командарм вдруг круто повернулся к командиру дивизии, тоже генералу с двумя звездочками, и, подняв короткий указательный палец свой, рокочущим басом, будто продолжая спор или недавний разговор назидательно сказал:

— Видали? Я разве не прав? Рядовой боец знает Клаузевица. — Лицо командарма засветилось довольной, веселой улыбкой. — Разве такую армию можно победить? Чтобы такую армию победить, надо всю ее уничтожить. Но это невозможно, пока жив народ. Культурный уровень нашей армии в десять раз выше гитлеровской.

Командир дивизии взял под козырек.

— Товарищ командующий, — сказал он, — это тот самый Чернов, о котором я вам докладывал. Бывший командир танка. Разжалованный.

— Лейтенант Чернов? — воскликнул командарм не то удивленно, не то обрадованно, ничуть не смутившись тем, что он офицера принял за рядового. — Наслышан о вас. Вы, очевидно, военное училище окончили, потому и Клаузевица