Обращаясь к Скибе, Ершов после небольшой паузы сказал:

— А ты, Кузьма, говорил, что теперь нет таких полководцев у нас, как Александр Невский. Видал, каков наш командующий! Он посильней Невского.

— Насчет посильней — не знаю. Но тот же, ты говорил, сам сражался рядом с воинами, а цей, поди, километра за два будэ от позиции.

Чернов иронически усмехнулся:

— Ну, ты, Скиба, и чудак! По-твоему что же, командующий должен сидеть в окопе, рядом с тобой?

— Не то шобы рядом, а поблизости, — серьезно сказал Скиба.

— Поблизости нам с тобой хватит сержанта и лейтенанта. Командующий целой армией командует. Не может он управлять ею из твоего окопа.

— Та хиба ж я зовсим дурной, — возразил Скиба. — Очень даже хорошо разумию, шо генерал не може в окопи сидеты.

Все трое присели в траншее. Чернов и Ершов стали закуривать. Слышно было — поблизости разговаривали. Видимо, обсуждали встречу с командующим.

Закурив, Чернов вздохнул и заговорил:

— Да! Генерал неплохой. И все, что он говорил, — правильно: отступаем временно. А почему отступаем? Почему не наступаем, как собирались?

К ним подошел Миронов, уходивший в «хвосте» сопровождающих командарма.

— Чернов! — сказал он. — Опять ты тут агитацию разводишь? Ведь это надо — генералу прямо в глаза: «Уязвить я вас хотел!» С глузду съехал! Вот они тебе покажут уязвление! В штаб дивизии тебя зовут. Топай-ка поскорей со всем своим снаряжением. Разберутся там, кто ты такой.

Чернов нехотя поднялся, дернул обоими плечами.

— Напрасно беспокоишься, Миронов! — сказал он. — Похоже, что маловато ты смыслишь, ежели не понял генерала. Разобрался уж командарм со мной. Видно, он всерьез решил превратить меня в штабного работника. Понравилось ему, что язык немецкий знаю. И зачем я вылез с Клаузевицем этим? — Немного постояв на месте, будто раздумывая, идти или не идти, он махнул рукой и угрюмо произнес: — Посмотрим, что из этого выйдет. На войне главное — слушаться начальства, команды. Командуют в штаб — иди в штаб! Впрочем, оттуда я, пожалуй, скорей на КВ попаду. — Чернов подошел к Ершову, обняв его, похлопал ладонями по его широкой тугой спине. — Жаль, что не пришлось с тобой вместе повоевать. Нравишься ты мне. Ну, бывай здоров! — Попрощавшись с Ершовым, подошел к Скибе: — До свидания, Кузьма! — Подал ему руку. — Сказать командующему, при случае, что ты хотел бы в бою сражаться рядом с ним?

Полные румяные губы Скибы растерянно дрогнули.

— Да то ж я шутковав, — сказал Кузьма.

Чернов улыбнулся:

— Ладно! Не скажу! А вообще ты не робей, Кузьма. На войне не все погибают. Держись покрепче вот за этого русского богатыря, — кивнул он на Ершова. — И берегите друг друга. Тут, брат, взаимная выручка — железный закон.

Затем, снова пожав руки Ершову, Миронову и Скибе, шагом пошел по траншее в сторону КП роты.

Когда Чернов ушел, Миронов сообщил:

— Командир роты сказал мне, что нашему отделению, то есть тебе, дают станковый пулемет. Новенький. Мне приказано выделить расчет. Ты, разумеется, будешь первым номером, Кузьму поставим вторым, а третьим — Крючкова.

— Крючкова не возьму, — решительно заявил Ершов. — Лучше дайте Горелова. Он покрепче и… понадежней.

— Бери Горелова, — согласился Миронов. — Хотя не пойму, чем Крючков хуже. По комплекции-то он больше подходящ для третьего номера. Худощавый, но сильный и проворный.

— Не в силе и не в проворстве тут дело… в характере.

Ершов хотел рассказать Миронову о своем столкновении с Крючковым возле разбираемой ночью бани и не решился. С самим-то Крючковым так и не удалось поговорить как следует. Может, он парень как парень. Просто под настроение сорвались с языка нехорошие слова. «Но все же лучше взять Горелова», — решил он.

Миронов сказал, что всем троим надо сейчас же пойти в село. Там, недалеко от церкви, есть большой поповский сарай. В нем выдадут пулемет, патроны и все прочее, что полагается.

3

Возвратившись со станковым пулеметом «максим», который он принес на спине весь целиком, не разбирая, — к великому изумлению своих обоих помощников (они несли ленты с патронами), — Ершов передохнул немного, потом вытащил из кармана гимнастерки письмо, полученное им в штабе батальона. Надорвал теплый, отсыревший от пота конверт (гимнастерка Ершова вся взмокла на спине и груди), стал читать. Четкий мелкий каллиграфический почерк, как в прописях. Писал Александр Михайлович Гольбах. Он пространно извинялся, что не смог побывать у Ершова в окопе, потому что по заданиям редакции выезжал в другие полки армии.

«Но скоро мы встретимся. Отдано распоряжение об отозвании тебя на работу в армейской газете. И еще у меня интереснейшая новость. Я написал Жоржу Жихареву о встрече с тобой на военных складах и очень быстро получил от него ответ. Оказывается, вы с ним друзья! Что же мне не сказал об этом, когда мы с тобой виделись? Впрочем, как ты мог сказать? У нас же и разговора о Жихареве не возникало. Виноват Жора. Он ни разу не написал мне о тебе ни слова. Ну да ладно. Не в этом дело. Дело в том, что именно его письмо подтолкнуло меня на хлопоты о тебе. Он считает, что ты сверхталантлив, и страшно боится, чтобы ты не погиб от какой-нибудь шальной пули. Ты, мол, отчаянно смелый, горячий, самоотверженный по характеру. За тобой, дескать, надо следить, ты будто бы можешь кинуться в бой очертя голову и тому подобное».

Пока он читал, Горелов и Скиба сидели, отдыхали. Горелов курил самокрутку. Синий дымок колеблющейся тонкой ленточкой лениво вился кверху, а Скиба то и дело, разгоняя его, махал руками, в которых были черный хлеб в одной, и зеленый лук — в другой. Работа по борьбе с дымом ничуть не мешала ему аппетитно жевать, смачно чавкая.

Когда Ершов положил конверт в карман, Скиба, не переставая жевать, с любопытством спросил:

— Кто же тебе прислав таку большу цидулю? Не жинка?

В окопе совсем по-домашнему пахло зеленым луком, черным хлебом, горьковатой махрой, машинным маслом от пулемета и чем-то еще, совсем непонятным, не то картофельной ботвой, не то сухой травой, настланной у стен. И эти простые запахи мирной жизни, вопрос Скибы: «Не от жинки ли письмо?» — всколыхнули вдруг в Ершове задремавшие было чувства и воспоминания о Даниловке, о городе, о близких людях — Наташе, Половневых, Жихареве… Боже мой! Как все это далеко!

— От жинки рано, — ответил Ершов. — Наверно, мои письма еще не дошли. Это написал мне один товарищ… тот самый, что встретился нам, когда мы с тобой винтовки и прочее получали.

Скиба с ухмылкой протянул:

— А-а-а! Помню, помню! Такой чистенький еврейчик… гарно одет, и кобура