Доводы лейтенанта были неотразимы, возразить нечего было. Ершов только подивился предусмотрительности командира и упрек в недогадливости принял с молчаливым согласием и смирением. Он, Ершов, даже и не подумал, что родители Ивана могут приехать сюда, на могилу сына. А ведь вполне возможно, что и приедут когда-нибудь. Один у них Иван-то.

Ершов запечатал письмо в большой хороший конверт, данный ему Снимщиковым, спросил:

— Куда его?

— Пусть лежит, сам снесу. Мне сейчас все равно в штаб идти, — сказал Снимщиков. Помолчав, он добавил: — А невесте ты сам напиши… так сказать, особо. Да получше, потеплей. Посочувствуй ей и тому подобное… Словом, по-человечески напиши. Не мне учить тебя. Слыхал я — ты ведь из писучих… стихи даже сочинять умеешь. Это же мы с тобой написали официальную бумагу.

«Где и когда он узнал о стихах? — удивился было Ершов, но тут же спохватился. — От Ивана!»

— Слушаюсь, — сказал он, довольный и тем, что командир взвода, похоже, и сам сознает слабость своего письма, и тем, что так просто и откровенно разговаривал с ним. — Значит, мы уже в Смоленской области? — спросил он, потому что до сих пор не знал в точности, где расположен их полк.

— Да, дорогой Ершов! — мягко и как бы раздумчиво ответил лейтенант. Немного погодя сокрушенно добавил: — Я ведь предупреждал Тугоухова: ползи, пока за пригорком не скроешься. Погорячился парень!

— И я предупреждал, — сказал Ершов. — Самолюбивый он… возмущался, что ползти приходится на своей земле. Не рожден, дескать, он ползать.

— Самолюбие и возмущение — вещи хорошие, но на войне их мало… рассудок нужен, дорогой Ершов.

Характер и тон разговора его с лейтенантом воодушевил Ершова, и он отважился попросить снайперскую винтовку.

— Слыхал я — есть у вас одна.

— А тебе зачем?

— Хочу фашистов бить… выслеживать и убивать… за Ивана!

Снимщиков нахмурил широкие черные брови.

— Вообще-то неплохо, — проговорил он. — Чувство твое одобряю. Бить их надо всеми средствами и способами… Какого черта им нужно от нас? На рядовых немцев зло берет. Зачем они так послушно прут на нас? Неужели они не понимают, что они игрушка в руках Гитлера и империалистов? Бить обязательно надо! Другого способа урезонить их теперь уже нет. Но ты-то ведь не снайпер. Мне позавчера дали винтовку для того, чтобы я выявил снайпера… ну, из тех, которые в финскую воевали… снайперами были. Пока не нашел. А дать тебе — не снайперу… я уж и не знаю… Доложить ротному?

— Товарищ лейтенант! Я смогу, хоть и не снайпер, — сказал Ершов. — Мне на Дальнем Востоке приходилось дело с ней иметь. Я сумею.

Неожиданно Снимщиков сдался и вручил Ершову снайперскую винтовку, оставив у себя его трехлинейную старого образца как бы в залог.

— Мало чего может случиться, — говорил Снимщиков в оправдание, что лишил бойца его собственной винтовки. — А эту даю тебе на денек. На пробу, так сказать. Заладится — тогда поговорим с командиром роты. Может, за тобой и закрепим ее.

7

Утром следующего дня Ершов и Скиба поползли к передней, все еще пустой траншее, кривая которой змейкой пролегала возле того места, где недавно стояла баня, — метрах в восьмидесяти от их взвода и около двадцати — от реки.

Скиба не по своей охоте пошел с Ершовым: послал лейтенант Снимщиков, приказав: в случае «чего-либо такого», он, Скиба, обязан спасать не только снайпера, а и винтовку. Точно так же обязан был поступать и сам снайпер, то есть спасать и винтовку и Скибу, своего помощника в данном случае.

Когда ползли, Скиба несколько раз ворчливо повторял:

— Який же ты беспокойный, Ершов! И зачем затияв цю канитель?

Ползти им приказал командир взвода: хотя еще темно — рисковать не надо. И они ползли. Кузьма с непривычки пыхтел, сопел, раза два просил передышки. Но все же добрались до места затемно. Бойцы охранения, сидевшие в передней траншее, были предупреждены о направлении к ним двух человек. Но все же, когда Скиба и Ершов появились, их спросили, кто они и зачем сюда приползли.

Было совсем еще рано, и Ершов со Скибой, приспособившись, немного подремали. Проснулись, когда солнышко взошло.

Впереди, слева от них, не очень далеко, стояла белая громада высокой, обширной церкви. «Вероятно, собор какой-нибудь, вроде нашего Митрофаниевского», — подумал Ершов. Большая церковь эта была не просто белая, а именно белокаменная, чистая, видимо, недавно побеленная. Раньше Ершов как-то не обращал на нее внимания, а теперь, вроде от нечего делать, стал рассматривать. Солидное, наверно, древнее сооружение. Старинный русский город — и в нем немцы! Чудовищно! Вокруг церкви теснились маленькие одноэтажные о трех, четырех окнах домики. В стеклах некоторых окон сияло солнце. Тихая, мирная картина. «И очень все похоже на наш город!» — думал Ершов, вспомнив вдруг речку, в которой купался с редактором Лубковым. Давно ли это было?

Сделав лопаткой углубление в бруствере, Ершов приспособил винтовку с оптическим прицелом, припав к нему взглядом, стал изучать местность. Медленно обводил чудесно приблизившийся берег реки с желтеющими бугорками глины на лугу вблизи него. Это неприятельские окопы. В них прижухли, а может, еще беспечно дрыхнут фашисты.

«Прав Чернов. Ночью бы двинуть на тот берег. Они же, сволочи, чувствуют себя победителями. И в ус не дуют, спят как дома, не думают даже, что мы можем напасть на них».

Да. На верху неприятельских окопов пока ни души. Но вдруг Ершов отчетливо увидел неглубокий, узкий ход сообщения к дзоту, замаскированному ветками, не успевшими еще завянуть. Наверно, только вечером или ночью сегодня замаскировали. Кто-то обязательно тут должен пройти. Ладно. А куда ведет вот этот коротенький ровчик? Непонятно. Куда-то в невысокие кусты ивняка. А что там в кустах? Может, уже сидит снайпер, убивший Ивана? Выжидает теперь, кого бы еще из наших поймать на мушку? Но вряд ли. Слишком открытая позиция для снайпера. А что означают эти едва заметные комья глины спереди окопов, вблизи кустов? Уж не ячейка ли для ночного охранения, откуда стрелял по нас автоматчик, когда мы баню разбирали?

— Нимцы сено тащат, — тихо проговорил Скиба, тоже смотревший на противоположный берег.

Действительно, по лугу от города двигалось несколько фигурок. Ершов прикинул простым глазом: метров восемьсот. Далековато. Навел оптический прицел. В него вместилось четыре фигуры в сером с охапками сена. Пока соображал, не пальнуть ли по ним, они неожиданно скрылись. Вроде бы в какую-то яму. Перевел прицел снова на окопы.

Скиба полушепотом сказал:

— Показався кто-сь!

И Ершов увидел, как, выскочив из окопа, по коротенькому ровчику шмыгнул, как мышь, один фашист. Шмыгнул так быстро, что Ершов и моргнуть не успел.

— Черт возьми, —