— Сталинградское танковое! — вытянувшись, ответил Чернов.

— А Клаузевица по ленинским работам? — спросил командарм.

— Самого читал, товарищ командующий. Но не в переводах, а на немецком языке.

— Вы или не запомнили, или неточно перевели, — усмехнулся командарм. — У Клаузевица: «Дух бездействующей армии», а не «обороняющейся». Бездействующая и обороняющаяся — не одно и то же. Вы правы, — обратился командующий к командиру, кивнув в сторону Чернова. — Его надо взять отсюда. Пусть пока при вашем штабе побудет… поможет вам пленных допрашивать. А дальше посмотрим. Вы прилично знаете немецкий? — снова обратился он к Чернову.

— Хуже чем посредственно, — сказал Чернов. — Вы же сами убедились. Клаузевица я исказил.

Командарм вдруг басовито засмеялся, сверкая сталью трех вставных верхних зубов.

— Ну, это вы, голубчик, бросьте! — сказал он сквозь смех. — Подозреваю, что Клаузевица вы перефразировали не без умысла. Уязвить хотели командарма, который все время отступал, а теперь рад, что в обороне сидит. Так ведь? — Командарм хитро прищурился, сняв фуражку и проводя ладонью по седеющему бобрику крупной продолговатой головы.

Стоявший все время на своем месте Миронов со страхом и жалостью посмотрел на Чернова. «Разгадал его командарм. Ой, что же теперь будет?» — подумал он.

А Чернов с какой-то отчаянностью в голосе выпалил:

— Так точно, товарищ командующий! Хотел уязвить!

Командарм перестал смеяться, надел фуражку, серьезно сказал:

— Благодарю за прямоту и откровенность, товарищ старший лейтенант!

— Рядовой я, товарищ командующий, — поправил Чернов командарма.

— Знаю, все знаю, — качнув головой, сказал командарм. — Но с этого дня вам будет присвоено звание старшего лейтенанта, товарищ Чернов… За то, что вы не растерялись, вынесли из горящего танка своего убитого водителя. Что касается Клаузевица, то к нему мы с вами должны относиться критически. Ну, хотя бы так, как относился Лев Николаевич Толстой. Надеюсь, «Войну и мир» читали?

— Так точно, читал.

— Так вот, там прусский генерал Пфуль выведен. Помните? Не кажется ли вам, что не столько Пфуля этого высмеял Лев Николаевич, сколько вообще военную теорию немцев, и в особенности теорию Клаузевица. Согласны?

— Такая мысль не приходила в голову, товарищ командующий, — сознался Чернов.

— Клаузевиц, конечно, не глупый был немец, — криво улыбнулся генерал, обращаясь теперь уже ко всем его сопровождавшим, беспорядочно сгрудившимся в траншее. — Однако, как и многие, не только его современники, а и последующие, смысла нашей первой Отечественной войны не уразумел или не захотел уразуметь. Клаузевиц же этот до того дописался, что будто Наполеона разгромили не мы, русские, а они, немцы! Смехотворно! И Клаузевицу, и Бисмарку, и Людендорфу, и Гинденбургу, и Гофману думалось, а теперь и Гитлеру думается, что они все гениальные полководцы, а немцы самый храбрый на всей земле народ! Нездоровое заблуждение вояк, которые желаемое принимают за сущее, за действительность! Русские прусских всегда бивали! — гулко возвысил голос командарм. — И в этой войне мы их обязательно побьем… и не только побьем, но и проучим как следует, чтобы у них навсегда отпала охота к войнам и грабежам. Мы отступали пока. Это временно. Не надо падать духом, товарищи! Красная Армия крепнет с каждым днем. В нее все больше вливается свежих сил из народа. Невзирая на потери, она растет морально, политически и количественно. Да, да! И количественно. Силы наши неисчислимы. Крепнет боевой дух армии. А главное — в ней вызревают и ширятся презрение и ненависть к новоявленным гуннам. В каждом бойце нашем закипает злоба к фашистам за убитых друзей, товарищей, родных. — Командарм вдруг пристально посмотрел на стоявших перед ним бойцов. — Кто из вас Ершов?

Ершов выдвинулся на шаг вперед.

— Я Ершов! — спокойно и негромко сказал он, теряясь в догадках, зачем он понадобился командарму.

— Мне доложено, — сказал командарм, — что вы подстрелили двух фашистов.

— Одного, товарищ командующий, — проговорил Ершов, подумав: «Вон в чем дело. Уже доложено. Снимщиков, наверно. Когда же он успел о сегодняшнем-то?»

— Мне известно, что двух, — продолжал командующий. — Одного парламентера, который хотел капустой бойцов кормить.

— Разрешите, товарищ командующий, — прервал его Ершов.

— В чем дело? — видно недовольный, что его перебивают, отрывисто проговорил командарм.

— Не я убил парламентера с капустой, а товарищ Чернов.

— Ну хорошо, — уже потише и помягче сказал командарм. — После разберемся. Мне доложено также, что второго фашиста вы, Ершов, убили из мести за товарища. Великолепный поступок, достойный подражания и награды. Полковник Берестов, прошу!

Из группы сопровождавших командарма вышел ниже среднего роста плотный человек с четырьмя шпалами на воротнике гимнастерки. Подойдя к Ершову, стоявшему немного впереди Чернова и Скибы, он стал прикреплять на левую сторону груди бойца светлую медаль, слегка блеснувшую на солнце. Так как Ершов был очень высокого роста, то полковнику пришлось не только задрать руки, но и слегка привстать на цыпочки.

Прикрепив медаль, полковник Берестов отступил на шаг от Ершова и торжественно произнес:

— Боец Ершов! Командованием армии вы награждены медалью «За отвагу» за проявленные вами храбрость и мужество!

Ершов впервые процедуру награждения переживал лично. Награда эта взволновала его, но он немного растерялся и не знал, как вести себя и что сказать. После небольшой, очень короткой паузы, самому ему показавшейся чрезмерно длинной, он, глядя на командарма, сказал:

— Благодарю, товарищ командующий! Служу Советской власти, советскому народу!

— Может, вы снайпером хотели бы стать? — спросил командарм.

— Снайпером не могу, товарищ командующий. Терпенья не хватит выслеживать. Хочется не по одному, а кучно… в бою. Из пулемета, например.

— Желание похвальное! — довольным голосом пророкотал командарм.

— Но в нашем взводе ни одного пулемета, а пулеметный взвод укомплектован. Так говорит командир нашего взвода.

— Учтем! — сказал командарм. — Полковник! Запишите и распорядитесь: один пулемет «максим» этому взводу. Ну, а как тут немец капустой вас угощал? Зайцами обзывал, Москву грозился забрать. Это верно?

— Так точно, — сказал Чернов.

— Ослы они, фашисты! Опьянели от побед на Западе и спьяну львов начали принимать за зайцев. Мы им покажем, какие мы зайцы. Не за горами время, когда мы их русским луком с горчицей накормим. До отвала накормим. Кровавыми слезами заплачут они вместе с Гитлером своим от нашего угощения… и улепетывать будут пошвыдче зайцев в свой фатерлянд. До свидания, товарищи! Боевых успехов вам!

Командарм козырнул и, круто повернувшись, быстро двинулся дальше. Командиры — за ним.

2

Красноармейцы с минуту стояли молча. Встреча с командующим армией произвела на них сильное и благоприятное впечатление. Командарм явно всем понравился. Ершов думал: «Чапаевской складки командарм этот. В гражданскую, наверно, вместе с Фрунзе, Ворошиловым белогвардейцев бил!» Он забыл, что поначалу сравнивал командарма с Суворовым, а вернее, сравнение это теперь показалось несколько отвлеченным, сравнение же с командирами гражданской войны было и уму и