Лицо Мурашкина сразу посерьезнело.

— Если сходится, то чего же тут не так? — сказал он с еле сдерживаемым раздражением.

— А разве эту вашу веточку не мог кто-нибудь переставить? — с подковыркой спросила Ксения.

— Кто же это? — вызывающе наступая на нее, с возмущением вскрикнула подошедшая Лена. — Уж не мы ли с Галей? А может, Антон Прокофьич?

— Ни вас с Галей, ни Антона Прокофьича не виню и не подозреваю, — сухо сказала Ксения. — Но что такое эта веточка? — Она повернулась лицом к бригадиру. — Надо бы колышки вбивать, Антон Прокофьич, — они надежней были бы. А веточку и переставить можно совсем незаметно и просто выдернуть или затоптать, машиной смять.

— Где же их набраться, колышков-то! — пробурчал Мурашкин недовольным тоном. — Это ты, Ксюша, совсем не ту песню запеваешь.

Ксения положила саженку на плечо и не спеша направилась к стану.

2

С этого дня Мурашкин стал чаще бывать на загоне Гали и всякий раз похваливал:

— Ай да девчата, ай да стахановки! Мне бы таких побольше в бригаду.

Лицо бригадира всегда было мокро от пота, особенно лоб, и он то и дело вытирался широким серым платком. Скулы и щеки Мурашкина почернели от загара и, давно не бритые, покрылись иглами белесо-седой щетины. Вид у него был озабоченный, он всегда торопился и за день успевал побывать не только на всех своих загонах, но и в бригаде Грязнова, чтобы узнать, как там идут дела, не обгоняют ли его грязновцы. Он забыл теперь, что в начале уборочной был против соревнования.

Иногда было слышно, как Мурашкин своим звонким альтом распекает или вязальщиц за то, что они нечисто подгребают колоски, или лобогрейщиц за огрехи.

Галя уважала бригадира за неутомимость и заботливость. Завидев издали его синий, выцветший до белизны картуз, плывущий поверх нескошенной ржи соседнего загона, невольно подтягивалась, становилась бдительней и строже.

— Бригадир! — с тревогой в голосе предупреждала она подругу. — Гляди в оба, ровней правь лошадок!

— Подумаешь, начальство какое! — вызывающе, независимым тоном выкрикивала Лена.

На Галю Мурашкин почему-то никогда не повышал голоса, если даже замечал огрех или какое-нибудь иное упущение.

— Галюша, — вежливо, с какой-то вроде бы отеческой лаской в голосе говорил он, — видала — там чуток пропущено… обратно поедете — захватить надо. Пожалуйста, доченька!

— Хорошо, Антон Прокофьич, обязательно захватим, — обещала Галя.

Лена выходила из себя. Когда бригадир уходил, иронически подсмеивалась над Галей:

— А ты и рада. Как же, доченькой назвал! И не поймешь, кто из вас больше подхалим. Он: «Доченька!» Ты: «Хорошо, Антон Прокофьич!» — Лена передразнила бригадира и подругу. — Просто слушать противно. А за тебя, Галя, еще и стыдно. Ну что такое перед тобой  э н т о т  Антон — голова комком? (Она нарочито произнесла «энтот», как говаривал сам бригадир.) Он — чубук от старой трубки Демьяна Фомича, а ты — со средним образованием. Я бы на твоем месте и слушать его не стала.

Лена, увлекшись, не замечала, что лошади сбавляли шаг и лобогрейка начинала стрекотать медленней, реже.

Галя спокойно сказала:

— Ты погоняй, погоняй! И не говори о том, чего не понимаешь. Мы с тобой со всем нашим образованием в подметки не годимся «энтому» Антону. Он же и лобогрейки знает, и в тракторах, и в молотилках, и в лошадях смыслит. И вообще, каждый колхозник должен уважать бригадира и слушаться, как боец слушается командира. Без дисциплины в колхозе никакого порядка не будет.

— Ну, понесла! — воскликнула Лена. — Терпеть не могу политграмоты и агитации.

Она не выносила наставлений, разговоров о работе, о дисциплине. Ей больше нравилось посудачить о каких-нибудь пустяках: кто как одевается, кто с кем поссорился. Она знала, каким добром наполнены сундуки некоторых даниловских колхозниц, какие платья имеют жены предрика, районного агронома, несмотря на то что те жили в Александровке. Недавно она с превеликим удовольствием и завистью сообщила Гале, будто у жены предрика одних крепдешиновых платьев шесть штук, и все разного фасона, и все шиты в ателье областного города. «Вот это жизнь, — со вздохом говорила Лена. — А мы с тобой? Одно, два платьишка — и все наше богатство».

Галя и сама была не прочь хорошо одеться и, если видела на ком-либо красиво сшитое платье, ладную юбку, могла втихомолку и позавидовать даже. Но такой болезненный интерес к чужому достатку, какой проявляла Лена, ей был незнаком и непонятен. Интерес этот Галя подметила в подруге совсем недавно и удивлялась: откуда он? Почему? Вообще в последнее время между подругами, как говорят старые люди, словно черная кошка пробежала. С детских лет были дружны, жили душа в душу, а вот теперь, работая на одной лобогрейке от зари до зари и ночь проводя вместе, под одним одеялом, они с каждым днем становятся все более далекими и чужими. Лена ворчит по всякому пустяку, беспричинно сердится, капризничает, нередко ведет себя просто противно здравому смыслу. Например, если Галя просит не хлестать понапрасну лошадей, то она принимается сечь их кнутом еще сильней. Если предупредит, что надо ехать потише, потому что началась густая рожь, Лена старается гнать чуть не галопом.

Такое поведение подруги временами приводило Галю в отчаянье. Ну что с ней делать? Разругаться и попросить бригадира заменить Лену другой девушкой? Неудобно как-то. Всем известно, что Лена и Галя закадычные подруги… и вдруг вдрызг рассорились. Из-за чего? Объяснить трудно. И Галя сдерживала себя, старалась ладить, упрашивала Лену «не дурить». Надо было вместе работать, уживаться, не допускать истеричных ссор, к каким склонна, ее подруга. Но однажды Галя все-таки не стерпела.

3

Стрекочут лобогрейки, а над ними и за ними столбы пыли вьются, словно серый дым. Жжет немилосердно июльское солнце. Над полем ни ветерка. Жарко. Больше месяца на землю не упало ни капельки влаги. Но на всех загонах работа кипит. Плывут, будто корабли, два комбайна, один из них далеко, километра за два от лобогреек, — это на поле соседнего колхоза «Авангард». Видны Гале и Лене косари — мужчины средних и пожилых лет. Рядом с ними жницы — старые бабки, согнувшиеся в дугу. Им с самого начала уборки отмерили клин, и бабки до сих пор мучаются с серпами на этом клине.

— Давай передохнем чуток, — говорит Лена, повернувшись к Гале красным лицом с облупившимся от солнца курносоватым носом. По запыленным щекам и вискам Лены струятся мутные ручейки пота. Бордовая повязка сдвинулась с головы на затылок. Светлые волосы забиты пылью. Пересохшие губы потрескались. Галя, взглянув на нее, думает: «Наверно, и я такая пыльная и