В раздумье подошла к лобогрейке, подняла ногу, чтоб взобраться на полок, и вдруг отшатнулась, согнулась и закашляла. Лена с недоумением посмотрела на нее. Плечи Гали содрогались, и комбинезон ходуном ходил на ее спине, то плотно прилегая, то вздуваясь пузырем между лопаток.

— Доработалась! — язвительно заметила Лена, медленно приближаясь к Гале. — Это ты, милая моя, простудилась.

— Не простуда, Аленушка, — слабым голосом сказала Галя. — Тошнит меня.

— Тошнит? — удивилась Лена. — С чего бы это?

— Наверное, от пшенной каши со свиным салом. Сало-то лежалое, старючее. Еще когда ела, как-то не по себе мне было. И пока шли сюда, все мутило.

Лена загадочно улыбнулась.

— Понятно! — развязно произнесла она и с подковыркой спросила: — А почему же меня не тошнит и не мутит? Я тоже кашу с этим салом ела.

— Не знаю, — сказала Галя и посмотрела на подругу с выражением боли и страдания во влажных, покрасневших от натуги глазах. — Отродясь со мной не бывало такого. Наоборот, я очень любила лежалое сало и ела его всегда с удовольствием!

— При чем тут сало! — насмешливо проговорила Лена.

— Но отчего же это со мной такое?

— Догадываюсь, да не скажу.

— Почему не скажешь?

— Ругаться начнешь. А мне надоело ссориться с тобой.

— Кто же виноват, что мы ссоримся? Сама все время почему-то психуешь… то работать не хочешь как следует, то разговаривать…

— А если я скажу сейчас, от чего тебя тошнит, то запсихуешь ты и тоже разговаривать со мной перестанешь.

— Не беспокойся, не обижусь, говори.

— Нет, не скажу, — и Лена крутнула отрицательно головой. — Давай поедем, если тебе полегчало. В животе не урчит… и не болит он у тебя?

— Все в порядке, — сказала Галя.

— Вот видишь! Раз не урчит и не болит, сало ни при чем. Если бы от сала, то бы обязательно урчало, — с серьезным видом срифмовала Лена, усаживаясь на свое место.

— Что же «при чем», по-твоему? — спросила Галя, все еще не догадываясь, куда и к чему клонит подруга.

— Не что же, а кто же! — засмеялась Лена и, стегнув коней, крикнула: — Но-о! Заслушались! — Повернувшись лицом к Гале, добавила: — Это ты, Галечка, того!

— Чего это «того»? Говори прямо, не верти, — рассердилась Галя, вдруг поняв, на что намекает Лена.

— Ох, до чего же ты несмышленая! Неужели ты не знаешь, от чего у баб и девок тошнота бывает? Тебе, милая, не миновать к бабке Чекмасихе идти. Поняла теперь?

И Лена отвернулась, нервно задергала вожжами.

Всему селу было известно, что жена Гавриила Чекмасова — Чекмасиха — делает подпольные аборты с помощью каких-то, только ей известных средств. Много раз пытались разоблачить, «изловить» бабку, но не удавалось. И она никогда никого не выдала, и ее ни одна не подвела.

Галю сперва кинуло в жар, потом по всему телу поползли холодные мурашки. «Господи! Неужели?» Страх и стыд охватили ее. Но она напрягла всю свою волю и спокойно сказала:

— Ну это ты сама ступай к этой бабке, дорожка, видать, проторенная. А других не посылай!

Лена не оглянулась, не огрызнулась даже, как обычно, и они на эту тему больше не разговаривали.

5

Вечером на крытом току, находившемся в полкилометре от стану уборки, было устроено собрание двух полевых бригад. В президиум выбрали бригадиров, председателя сельского Совета Федора Викентьевича Букреева, человека лет пятидесяти с лишним, в белой косоворотке, подпоясанной узким ремнем.

При желтоватом тусклом свете фонаря «летучая мышь», стоя сбоку неказистого стола, Свиридов доложил о результатах соревнования между бригадами Мурашкина и Грязнова.

Решением сельсовета и правления колхоза переходящее Красное знамя присуждалось бригаде Мурашкина.

Колхозники разместились где и на чем попало: кто сидел прямо на току, кто на постланной соломе, кто на ворохах невеяного зерна. Сообщение председателя поначалу было встречено спокойно. Оно не взволновало даже самого бригадира Грязнова. Он выступил и сказал, что знамя присуждено правильно, что его бригада действительно немного отстает, в ближайшие дни она обязательно подтянется. Но колхозники его бригады зароптали и с решением сельсовета и правления не согласились. Они чуть не хором потребовали нового обмера всего скошенного обеими бригадами. В задних рядах раздался визгливый женский голос:

— Сергей Владимирович мирволит бригаде Мурашкина, потому что в ней есть девчата, которые ему больше по душе, чем наши.

— Как тебе не стыдно! — сердито оборвал ее Свиридов. — Человек нам помогает всей душой, а на него плетут черт-те что! При чем же тут девчата? Кто это сказал? А ну, выходи сюда, говори открыто, чего ты там в потемках прячешься?

На призыв председателя никто не отозвался. К столу подошла Ксения Рыбалкина, сидевшая недалеко от президиума. Она была не в комбинезоне, а в юбке, цвет которой было трудно определить при свете фонаря.

Свиридов удивленно посмотрел на нее.

— Ты чего? — спросил он.

Ксения твердо заявила:

— Хочу сказать. У нас не все еще ладно в учете — это факт. А вы, Антон Прокофьич, должны бы это заметить. Возьмем Галю Половневу. Она первый год на лобогрейке, а я третий. Может она меня обогнать? Допустимо ей идти вровень со мной, и то с большой натугой, а она, видите ли, сегодня, например, на целый гектар больше меня скосила. Разве это мыслимо?

Мурашкин увещевающе сказал:

— Опять ты за свое, Ксения… сама же проверяла.

Ксения резко повернулась к столу и, глядя на бригадира, громко возразила:

— А какой толк в моей проверке? Я же говорила вам: колышки надо ставить, а не веточки. А вы? Помните, что вы сказали? И по-прежнему веточки втыкаете. А веточку в любое время незаметно переставить можно. — Она снова повернулась лицом к собранию. — До обеда шагов на пять да после обеда на десять… Посчитайте, сколько выйдет при одном километре длины. Товарищу бригадиру это на руку, и председателю колхоза, и всей бригаде не во вред. Каждому хочется в стахановцы выбраться. А почему старается товарищ Тоболин — я не знаю. Тут кричали, что девчата нашей бригады ему больше по сердцу. Но при чем тут девчата? К Гале Половневой у него снисхождение. Может, оно и не сердечное… Но это уж не наше дело. А вот выработку проверить нужно, раз бригада Грязнова сомневается. Перемерить заново все скошенное… сплошняком.

Свиридов внимательно слушал Рыбалкину. Когда она кончила, сумрачно насупившись, почесал себя за ухом, озабоченно проговорил:

— Ладно. Придется проверить. Думаю, товарищи, мы примем предложение Рыбалкиной. Если мы не ошиблись, то знамя останется за бригадой Антона Прокофьича. А ошиблись — сельсовету и правлению придется вопрос перерешить.

Собрание согласилось. На