— Ни! В секте не состою. Православный я, крещеный.

— Ты же пойми, чудило гороховое: немец теперь совсем не тот, с которым наши батьки воевали. Он гитлеровцем стал. А Гитлер — это знаешь кто такой?

И Ершов произнес целую пропагандистскую речь. Скиба молчал, напряженно прислушиваясь, не начался ли бой, не пошли ли немцы в наступление. Пойдут — тогда не миновать биться, да, может, врукопашную, что особенно страшило его.

Но ни в тот раз, ни на второй день фашисты в наступление не пошли. На передовой всего полка и днем и ночью опять было тихо. Правда, кое-где иногда раздавались отдельные выстрелы, будто кто-нибудь охотился. Солдаты тихо жили мирной жизнью, подчас совсем забывая, что они на передовой линии.

5

С тех пор как Ивана Тугоухова назначили связным, весь день у него уходил на выполнение различных заданий. Он легко и быстро втянулся в этот труд, то и дело сновал по траншее туда-сюда, словно челнок в кроснах. Так как затишье пока не нарушалось, Иван частенько ходил по открытой местности в рост.

Иногда он забегал к Ершову — повидаться, покурить.

— По-дурацки я жил, Алеша, — однажды разоткровенничался он. — Мне бы отца послушаться да учиться. Очень ему хотелось, чтоб я высшее образование имел. А я гулял, охотился, рыбачил, за девками волочился. Сам не знал, куда себя девать. Наверно, плохо то, что я один у родителей. Получалось, как в той присказке: «Руки, ноги — на дороге, голова — в кусту… я у батюшки, у матушки дураком расту».

Ершов засмеялся:

— Сильна прибаутка. Но она, брат, и меня касается, хотя я рос без батюшки, без матушки. Насчет высшего образования мы с тобой, Иван, оба маху дали. Увы, запоздалая самокритика!

— Я ведь одно время хотел поступить, — продолжал Иван. — Экзамен было поехал сдавать… на физико-математический. Посмотрел программу всех пяти курсов — и волосы дыбом встали: чуть не полсотни предметов выучить за пять лет! А на что мне столько?! Я думал: раз физико-математический, то главным образом математика, физика, ну еще история, химия.

— А у тебя к чему больше склонность?

— Математику люблю. Физику тоже, но не так… Наверно, я в батю. Он все действия арифметики в уме решает.

— Это я знаю, — сказал Ершов. — Ну и что же? Экзамены ты выдержал?

— Нет. Не стал. Спросил ректора: можно, мол, учиться, чтоб не все предметы проходить, а только те, которые мне нужны и интересны? А он: «Молодой человек! Здесь университет, а не цирк!»

— Это ты огорошил ректора! — заметил Ершов с улыбкой.

— По глупости, — самокритично сказал Иван. — Но кончится война, — все равно поступлю я на этот физико-математический. Теперь меня не испугают и сто предметов.

На прощанье Ершов предупредил Ивана:

— Ты, Ваня, не форси. Видал я, как во весь рост идешь. Зачем? Это же фронт. Сейчас ни звука, а через минуту какой-нибудь сумасшедший фашист возьмет для-ради забавы и пульнет. Лучше ползай. Не жалей казенных штанов и гимнастерки… и не ленись, если хочешь на физико-математический.

— Не в гимнастерке дело и… не в лени, — добродушно улыбался Иван, сверкая крупными белыми зубами. — Не рожден я ползать! Натура протестует.

6

А в десять утра того же дня, на глазах почти всего взвода, немецкий снайпер убил Ивана Тугоухова, несмотря на то что на этот раз, по совету Ершова и Снимщикова, Иван не в рост шел, а полз по-пластунски. Он полз из первого взвода на батальонный КП. Но потом — то ли заспешил, то ли надоело ползти — вдруг встал и побежал. В этот момент и остановила его вражеская пуля. Взмахнув руками, Иван зашатался, повернулся лицом туда, откуда в него стрельнул враг. Видимо, он вскрикнул или хотел крикнуть что-то.

Произошло это позади наших окопов, на отлогом склоне, великолепно видном и нашим и немцам. Ивана знал уже весь взвод, он часто заходил в то или иное отделение, делился новостями. И его любили за веселый нрав, за добродушие, за постоянную готовность выполнить любую просьбу, любое поручение бойца: достать бумаги, карандаш, спичек, табаку, отнести письмо в полевую почту.

Когда Иван пополз, некоторые бойцы, слегка высунувшись из окопов, следили за ним и восхищались его ловкостью, силой и быстротой, с какими он проворной ящеркой устремился по огородам, маскируясь за картофельной ботвой, чуть шевелившейся там, где он проползал.

Ершов тоже видел, как подстрелили Ивана. Он схватился за винтовку. Но куда стрелять? В немецких окопах тихо. Не заметил он и места, откуда стрелял снайпер, потому что следил за Иваном.

Часа два спустя Ершов немного успокоился, и его вдруг потянуло выразить в стихах свои мысли и чувства. Погиб молодой чудесный парень, еще не живший, но обещавший стать очень полезным народу, хорошим советским человеком. Погиб не в боях, а от злодейской пули коварного фашиста, который стрелял в человека, словно в куропатку, ради забавы. Злобный и подлый трус! Зачем ты пришел на нашу мирную землю? Так знай же: не будет тебе пощады от нас.

Хотелось страстными, мощными словами изобразить свою боль за товарища и ненависть к врагу, хотелось написать стихотворение, подобное тому, какое он написал когда-то на Дальнем Востоке.

Вынул из вещмешка тетрадку, сложенную вдвое, карандаш. Но нужных выразительных слов не находилось и рифма, «звучная подруга», не шла на ум. В воображении неотступно стояло, как подстреленный Иван рухнул на землю, и все слова казались слабыми и беспомощными, сами собой сжимались кулаки. Будь возможно, он встал бы и пошел во вражеские окопы и там схватил бы за грудки мерзавца снайпера и кулаками, именно кулаками избил бы его до смерти.

«Нет! Не рожден я «глаголом жечь сердца людей». И перо мое штыка не может заменить».

Сложил опять тетрадку вдвое, сунул вместе с карандашом в вещмешок. Но сидеть спокойно не мог. Пошел к командиру отделения.

— Товарищ Миронов! Разрешите завтра спозаранку засесть в передних окопах. Там, кроме охранения, никого пока нету.

Миронов удивленно посмотрел на него:

— Зачем?

— Буду караулить и убивать фашистов… за Ивана.

— С простой винтовкой?

— Ну, давайте снайперскую. Снайпером я не был, но обращаться с нею умею.

— Снайперскую хорошо бы, — сказал Миронов. — Между прочим, у нашего командира Снимщикова есть одна. Я просил — не дал. Снайпера ищет. Попроси, когда пойдете хоронить Ивана.

Под вечер Ершов и Скиба вместе с командиром взвода Снимщиковым пошли хоронить Ивана, об особых похоронах которого было дано распоряжение командиром роты. Втроем они вырыли неглубокую могилу в церковной ограде, рядом с могилой, на которой лежала гранитная плита какому-то дьякону Боголепову, родившемуся в 1842 году и