— Сука, — пробормотал он. — Сучье отродье. Воровка.

— Норман! — донесся из темноты ее крик. И на секунду у негоперехватило дыхание.

«Близко, — подумал он, — святое дерьмо, совсем близко,очевидно, она в этой хижине».

Он оцепенел, застыв в полной неподвижности, ожидая, некрикнет ли она еще раз. Через несколько секунд так и случилось. — Норман! Яздесь, внизу!

Его руки потянулись к маске, но не для того, чтобыпопытаться сорвать ее; в этот раз он нежно погладил резиновую кожу бычьейморды.

— Viva el toro, — буркнул он под маской и пустился вниз посклону холма к развалинам. Ему казалось, что он видит ведущие в том женаправлении следы — примятые или сломанные стебельки высокой травы в техместах, где, возможно, ступала ее нога, — но при тусклом лунном свете трудносудить наверняка.

Затем, словно в подтверждение правильности избранного имкурса, зазвучал ее издевательский, сводящий с ума крик:

— Я зде-е-есь, внизу-у-у-у-у-у-у, Норман!

Как будто она больше не боится его; как будто она не всостоянии дождаться, пока он спустится к ней. Мерзавка!

— Оставайся на месте, Роуз, — произнес он. — Главное, никудане исчезай, слышишь?

Служебный полицейский пистолет все еще торчал из-за поясабрюк, но теперь он не занимал в планах Нормана важного места. Трудно сказать,разрешается ли стрелять в галлюцинациях, а если да, то к каким последствиям этоможет привести, и он отнюдь не горел желанием выяснять это. Он намеренпоговорить со своей бродячей Розой в более интимной обстановке, для которойпистолет является слишком грубой деталью.

— Норман, в маске ты выглядишь настоящим кретином… Я большене боюсь тебя, Норман…

«Все чувства преходящи, стерва, — подумал он, — в чем тыубедишься очень скоро».

— Норман, ты идиот…

Ну да ладно, может, она уже не в здании, вероятно, Роуз ужевыскочила с другой стороны. Какая, впрочем, разница? Ей вздумалось устроить сним бег наперегонки по пересеченной местности? Если она считает, что обгонитего, то ее ждет пренеприятнейший сюрприз. Последний сюрприз в ее жизни.

— Какой же ты дурак… неужели ты действительно думал, чтосумеешь поймать меня? Глупый старый бык!

Он взял немного правее, старясь двигаться тихо, напоминаясебе, что не стоит производить шум, как — ха-ха — бык в посудной лавке.Задержался на минутку перед первой потрескавшейся ступенькой лестницы, ведущейк входу в храм (так вот что это за избушка; все понятно, это храм вроде тех,что фигурируют в греческих мифах, сочиненных праздно шатающимися мужиками всвободное от совокупления, пьянства и войн время), и окинул строениевнимательным взглядом. Вне всякого сомнения, тут давно не ступала ногачеловека, и храм постепенно превращался в руины, однако у него не возниклонеприятного чувства — наоборот, мрачные стены храма показались ему знакомыми,как стены давно забытого родного дома.

— Норррма-а-аннн… ты уже не хочешь поговори-и-и-и-ить сомной?

— Как же, как же, обязательно поговорю, — пробурчал он. —Поговорю, как же, обязательно поговорю с тобой начистоту, падаль.

Краешком глаза он заметил в спутанной высокой траве справаот ступенек какой-то предмет: прячущееся в сорняках большое каменное лицо,глупо уставившееся в ночное небо. Пять шагов привели Нормана к сброшенномуидолу, и секунд десять или больше он смотрел не отрываясь в каменное лицо,проверяя и перепроверяя, действительно ли видит то, что видит. Зрение неподвело. У огромной головы, валяющейся в траве, было личико дражайшегонормановского папочки; слепые глазки сверлили бесстрастный круг луны.

— Эгей, старый хрыч! — произнес он почти нежным тоном. —Ты-то что здесь делаешь?

Каменный папаша промолчал в ответ, зато раздался крик Роуз:

— Норман! Сколько же можно ждать, мать твою? Почему ты такойМЕДЛИТЕЛЬНЫЙ? Норман!

«Ну и язычку научилась она у своих подружек! — заметил бык,с той лишь разницей, что теперь его реплики звучали в голове у Нормана. — Ейповезло, повстречалась с великими людьми, никаких сомнений — они полностьюизменили ее жизнь».

— Сука, — произнес он гортанным дрожащим голосом. — Ах ты,сука!

Он порывисто отвернулся от каменной рожи, попутно подавляя всебе желание плюнуть в нее, как плюнул на кожаную куртку… или расстегнутьджинсы и помочиться на отцовскую физиономию. Не самое подходящее время для игр.Он поспешил по растрескавшимся ступенькам к темному входу в храм. Каждый раз,когда ступал на камень, молния пронзительной боли обжигала ногу, взметаясь попозвоночнику и отдаваясь в челюсти. Казалось, лишь благодаря маске челюстьдержится на своем месте: от боли хотелось орать. И пожалел о том, что неприхватил с собой лекарства из черно-белого полицейского «чарли-дэвида».

«Как она осмелилась на такой поступок, Норми? — прошепталслабый голос в его сознании. Похоже, вопрос задал отец, хотя Норман не могприпомнить, чтобы тот разговаривал таким неуверенным и обеспокоенным тоном. —Как, черт побери, осмелилась? Что с ней случилось?»

Он помедлил, занеся ногу над верхней ступенькой; все лицосаднило, нижняя челюсть болталась, как незакрепленное автомобильное колесо.

«Не знаю и знать не хочу, — огрызнулся он. — Но я скажу тебеодну вещь, папуля, — если, конечно, это ты, когда я до нее доберусь, то сделаютак, что горько пожалеет о своей безрассудности. Клянусь, пожалеет об этом».

«А ты уверен, что хочешь попробовать?» — не унималсяпризрачный голос, и Норман, уже было двинувшийся вперед, озадаченно остановилсяи склонил голову набок, словно прислушиваясь.

«Знаешь, мне кажется, что можно поступить умнее, — продолжалголос. — Разумнее было бы признать ничью. Понимаю, звучит неприятно, но радитвоего же блага хочу высказать свои соображения, Норми. Если бы штурвал сейчаснаходился в моих руках, я сию секунду повернул бы его в противоположную сторонуи вернулся туда, откуда пришел. Потому что здесь все неправильно. Тут всеперепутано так, что сам черт ногу сломит. Не знаю, что это за место на самомделе, но чувствую— чистейшей воды ловушка, И если ты сделаешь опрометчивый шаги дверь западни захлопнется, у тебя возникнет гораздо больше поводов для беспокойства,чем разболтавшаяся челюсть или маска, которая не желает отдираться от лица.Почему бы тебе не плюнуть на все и не отправиться восвояси? Проверить — вдругудается вернуться назад в ее комнату? Может, лучше так и сделать и дождаться еетам?»

«Ты забываешь про них, папочка, — возразил голосу Норман.Его до глубины души потрясла настойчивость отцовского монолога, однако он нехотел признаться себе в этом. — Спустя какое-то время туда заявятся копы: и мнене сдобровать. Они изрешетят меня прежде, чем успею уловить запах ее духов. Аеще она послала меня… Я не уйду, потому что она превратилась в проститутку. Этовидно даже по ее манере речи».