«Я иду, Роуз, — подумал он. — Бежать больше некуда,прятаться негде. Я иду, чтобы забрать тебя домой, милая».

Из ведущего в глубь подземелья коридора дохнуло прохладой исыростью, и Рози отметила запах, которого не было во время ее первогопутешествия — затхлый смрад разложения, где смешалась вонь фекалий, гниющегомяса и дикого животного. Тревожная мысль: (могут ли быки подниматься полестнице?) снова мелькнула в сознании, но не вызвала в этот раз настоящегостраха. Эриниса нет в лабиринте, если, конечно, верхний мир — мир картины — неявляется продолжением лабиринта.

«О да, — спокойно подтвердил странный голос, похожий ивместе с тем отличающийся от голоса давней подруги, миссисПрактичность-Благоразумие. — Этот мир. Все миры, И в каждом из них множествобыков. Старые мифы — не выдумка, Рози. В правдивости мифов и таится секрет ихсилы. Вот почему они не умирают».

Она легла на ступеньки, тяжело дыша и чувствуя, как стучит окамень сердце. Ее сковал страх, но сквозь его пелену Рози ощущала, как бушуетвнутри некая горечь и поняла, что это самая настоящая ярость.

Вытянутые на ступеньках руки непроизвольно сжались в кулаки.

«Сделай это, — подумала она. — Сделай свое дело, прикончиподонка, освободи меня. Я хочу слышать, как он умирает».

«Рози, ты ведь шутишь! — А это ужеПрактичность-Благоразумие, ее дрожащий от страха и отвращения голос. — На самомделе ты не хочешь слышать это! Скажи, что шутишь!»

Но Рози молчала, ибо часть ее сознания хотела получитьосязаемое доказательство его смерти. Большая часть сознания.

Тропинка, по которой он шел, вливалась в круглую поляну, ина ней он увидел Роуз. Наконец-то. Вот она. Его бродячая Роза. Опустилась наколени, повернувшись спиной к нему, одетая в дурацкое короткое красное платье(он почти не сомневался, что оно красное), с дурацким поросячьим хвостикомкосички на спине. Он остановился на краю поляны, глядя на нее. Ну конечно, этоРоуз, его маленькая Роза, никаких сомнений, и все же она неуловимо изменилась.Прежде всего ее задница стала меньше, но не в этом суть изменений. Другим сталоее отношение. И что из этого следует? Очень просто: что настало время длявыяснения отношений. Для разговора начистоту.

— На кой черт ты покрасилась? — спросил он. — Ты похожа напоследнюю шлюху.

— Ты не понимаешь, — спокойно возразила Роуз, неповорачиваясь к нему. — Мои волосы были такими и раньше. Внутри они всегда былисветлыми, Норман. А я их красила, чтобы одурачить тебя.

Он сделал два больших шага, приближаясь к центру поляны,чувствуя, как закипает в нем ярость, возникавшая всякий раз, когда жена несоглашалась с ним, противоречила ему, когда кто-то возражал. А все те слова,какие он услышал от нее сегодня ночью… слова, которыми она называла его…

— Не лги, сука! — воскликнул Норман.

— Заткнись, кретин, — ответила она, сопровождая стольнеуважительное высказывание негромким презрительным смешком. Но она неповернулась.

Норман сделал еще два шага к ней и снова остановился. Егосжатые в кулаки руки болтались у бедер. Он огляделся, вспомнив о голосах,которые, как ему показалось, свидетельствовали о присутствии по крайней мередвух человек. Он выискивал взглядом Герти или дружка-сосунка Роуз, готовящегосяпульнуть в него из хлопушки или подкрадывающегося с камешком в ладошке. Но неувидел никого; судя по всему, Роуз разговаривала сама с собой, такое частенько,почти постоянно, происходило дома. Разве что кто-нибудь затаился за деревом вцентре поляны. Похоже, кроме этого дерева, во всей округе не оставалось ниединого живого растения, зато на нем узкие, длинные зеленые листья блестели,как смазанные маслом листья авокадо. Ветки дерева согнулись под тяжестьюплодов, к которым Норман не притронулся бы, даже будь они в бутерброде со слоемарахисового масла и джема в палец толщиной. Роуз преклонила колени переддеревом, стоя на целом слое упавших плодов, и распространявшийся от них запахзаставил Нормана вспомнить черную воду ручья. Сок плодов, издающих подобныйзапах, либо убивает мгновенно, либо вызывает такие ощущения, что ты желаешьсмерти.

Слева от дерева располагалось странное сооружение,укрепившее в нем уверенность, что все происходящее не более чем сон. Сооружениесмахивало на вход в нью-йоркскую подземку, только высеченный из камня. Ну даплевать на все; плевать и на дерево с его вонючими плодами. Главное — это Роуз,Роуз со своим мерзким смешком. Ему подумалось, что смешок она переняла,наверное, у распутных подружек из «Дочерей и сестер», впрочем, какая разница.Это неважно. А вот он преподаст ей урок, научив кое-чему важному: такой смех —самый короткий путь к неприятностям. Даже если в действительности ей ничего несделается, проучит ее во сне; пусть даже на самом деле он валяется на полу еекомнаты, изрешеченный пулями полицейских и переживает последние безумныевидения предсмертной горячки, он проучит ее.

— Встань, — скомандовал Норман, делая еще один шаг к стоящейна коленях женщине и вытаскивая из-за пояса брюк пистолет. — Нам нужно кое очем поговорить.

— Уж в этом ты абсолютно прав, — согласилась она, но неповернулась и не поднялась. Она продолжала стоять на коленях, склонившись переддурацким деревом, и тени от ветвей пересекали ее спину, словно полоски на шкурезебры.

— Черт возьми, встань, когда я с тобой разговариваю! —заорал он. Ногти сжимавшей рукоятку пистолета руки впивались в ладонь, какраскаленный добела металл. А она не поворачивалась. И не собиралась вставать.

— Эринис из подземного лабиринта! — произнесла она своимчувственным мелодичным голосом. — Ессе taurus! Приветствуйте быка!

И по-прежнему не шелохнулась, не оглянулась, чтобыприветствовать его.

— Я не бык, стерва! — закричал он и вцепился в маскукончиками пальцев. Маска не поддалась. Ему показалось, что она не простоприклеилась или припаялась к его коже; она стала его лицом.

«Как это возможно? — озадаченно спросил Норман сам себя. —Как это возможно, черт побери? Что за идиотские призы раздают детям в паркахразвлечений!»

Он не находил объяснения происходящему, но маска не желалаотсоединяться от лица, несмотря на все старания. И Норман понял: еслипопытается содрать ее ногтями, то почувствует боль, раздерет лицо до крови. Ктому же подтвердилось первоначальное впечатление — на его лице действительнотолько один глаз, переместившийся в самый центр. И зрение его слабело с каждойсекундой; лунный свет, только что яркий, быстро поблек.

— Сними ее с меня! — завопил он. — Сними ее с меня, сучка!Ты ведь можешь, я знаю! Знаю, можешь! И хватит играть со мной, слышишь? Не смейИГРАТЬ со мной!