Я провела за рабочим столом не больше десяти минут и, не дожидаясь утреннего оживления, покинула офис. Через сорок минут я бросила машину прямо на парковке клиники. Во дворе под навесом уже стояли два микроавтобуса. Большие кастрюли, ящики с бутылками и пакеты со всякой закусью наскоро выгружали из личных авто и запихивали между сиденьями. Пахнуло маринованным мясом, и тут же страшно захотелось шашлыка.

Главврач уверенно руководил потоками вещей и людей. Коллектив оказался совсем небольшой, собраться вместе и отправиться на природу не составляло труда, был бы повод.

Меня быстро запихали на заднее сиденье одного из автобусов, дабы не путалась под ногами. Буквально через десять минут сторож уже закрывал за нами ворота. На сиденье обнаружилось старое одеяло, и я завернулась в него почти с головой. Тут же в мое воображение просочились блаженные картинки пейзажей Финского залива, вкусного мяса над костром, красного вина в одноразовых пластиковых стаканчиках.

Сидели тесно, сквозь дремоту слышались скабрезные медицинские байки, хохот, прямо в автобусе начали премедикацию трофейным армянским коньяком.

Приехали мы через пару часов. Место оказалось замечательное: лес подступал прямо к воде. Женщин было всего четыре, две медсестры и два врача – все дамы уже за сорок. Меня встретили приветливо, но тратить свой отдых на болтовню с малознакомой особью женского пола, слава богу, не захотели. Я нагло сперла обнаруженное в автобусе раскладное кресло, благо их там было много, оттащила его несколько в сторону от нашего стойбища и положила сверху свою куртку. Теперь уже никто не мог позариться на мое место под солнцем. Что еще примечательно, так это то, что никто не покушался на уставшую осунувшуюся блондинку без макияжа. Старые джинсы поверх килограмма колготок, большая теплая куртка и шерстяная шапка тоже не добавляли эротики. Последующие полчаса я тупо сидела у костра, наблюдала, как суетятся мужики, и слушала разговоры. Медики везде одинаковы – что за деньги, что бесплатно. Одни и те же фразы, шутки, которые невозможно ни слушать без ужаса, ни понять без медицинского образования. Меня мучила противная раздвоенность: хотелось трепаться вместе со всеми и в то же время – встать и уйти в лес. Немного шашлыка, полстаканчика вина, и я потихоньку удалилась на свой лежачок и закопалась в теплую куртку почти с головой.

Спрятавшись ото всех, я имела возможность сделать интересные выводы: все же есть ощутимая разница между ними и нашей больничной тусовкой под названием «среда, суббота». Определить ситуацию несложно: каждый раз в благостной платной ординаторской я наблюдала как минимум пять молодых мужиков – но никто ни над кем не подтрунивал, не щипал дам за мягкое место и не пытался пошатнуть женские моральные устои. Наша больничка против этой клиники – просто «Санта-Барбара» против института благородных девиц. Скучно и непонятно. Хотя нет – все совершенно понятно. У них все всегда спокойно, размеренно и по расписанию. Даже такая «тяжесть», как Вербицкая, случилась как нечто из ряда вон выходящее. И то с предварительным предупреждением. Никто не орет в белой горячке или ломке, не стонет от перитонита, не умирает от инфаркта. Практически никогда. А где нет адреналина, там и все остальное спокойно и без истерики.

Несмотря на полное равнодушие со стороны мужской части компании, я все равно чувствовала себя прекрасно – мне было хорошо и радостно от такого прекрасного весеннего овощизма на природе. На небе чисто, температура явно больше нуля, и почти не ощущалось ветра. К двум часам народ уже разморенно валялся на лежаках, похрюкивая от выпитого и съеденного, разговоры стали тише и темы философичнее, постепенно отдаляясь от медицины. Главврач слонялся по окрестной территории, погруженный в себя, но иногда возвращался в стойбище за кусочком мяса или за добавкой вина. Часа в три он исчез надолго, появился только около четырех и присел около моего кресла со стаканчиком в руках.

– Отдохнули, Леночка?

– Я вам очень благодарна за эту поездку. А еще больше за то, что меня никто не замечает.

– Я держался почти до конца. Не дергал вас, потому что на лбу написано: не подходи – покусаю. Хотя, мне кажется, вам грустно все эти разговоры слушать.

– Я к своему неучастию в медицинских баталиях уже давно готова. Сознательно же меняла работу. Так что обижаться не на кого. Все как у всех: «дети, развод, где взять деньги – прощай, больница».

– Можете не объяснять.

– Да вы не переживайте. Я действительно теперь все это воспринимаю очень спокойно. Бессмысленно обижаться на жизнь, даже если попал в какие-то не совсем приятные обстоятельства. Я стараюсь радоваться каждый день, любой мелочи. Вот, например, как приятно, когда кто-то на тебя смотрит просто так, по-доброму. Вот как вы теперь.

– Это просто старые дядьки так заигрывают, Леночка. Только и осталось, что смотреть по-доброму.

– Теперь вы сами на комплимент набиваетесь. Ведь знаете, что до старости еще очень далеко.

– Все равно, не многие женщины так бы поступили, как вы. Взяли на себя всю ответственность и за себя, и за ребенка. И не только женщины… людям вообще свойственно потребление окружающих в свою пользу.

– А мне кажется, люди разные. Вот вы наверняка тоже в основном даете собой пользоваться.

– Скорее так. Но жизнь заставила научиться строить других.

– Лично я уверена на сто процентов в том, что я никогда не научусь руководить кем-то.

– Да вы, Леночка, просто совершенно не про это.

– Не про что?

– Не про социум.

– Вот так раз. Самый точный диагноз в мой адрес из всех предыдущих.

– Вы все же меня простите… Вы, наверное, и сами уже догадались, что Константин рассказал мне некоторые детали вашей личной жизни и увольнения. Мне очень неловко. Ладно, пойду еще поброжу.

Он легко поднялся и через секунду скрылся за деревьями. Я опять закрыла глаза и слушала смесь звуков: лес, таяние снега, треск дров и утомленные человеческие голоса – все разное, вроде несовместимое, но существующее… Глаза открылись – и показалось снова, как в давно промелькнувшем детстве: вокруг меня маленькие неустойчивые декорации, все игрушечное: и костер, и деревья, и два маленьких автобуса, и даже линия промерзшего горизонта вся бутафорская, подсвеченная чьим-то случайным хорошим настроением. А было бы плохое, так все здесь выглядело бы по-другому. Совершенно неизвестно как. Страшно захотелось стряхнуть с себя это наваждение, но как я ни пыталась открывать и закрывать глаза, оно не уходило до тех пор, пока не послышался голос главного:

– Люди, подъем, еще ехать обратно.

В Питер мы возвращались почти в тишине: народ под действием алкоголя почти не реагировал на внешние раздражители. Всем было хорошо, включая меня. Голова казалась такой пустой и легкой, что ничего не задерживалось в памяти, внимание ни на чем не сосредотачивалось.

Наконец больничные ворота. Мы вылезли из машины, и я снова почувствовала тяжесть в груди. Включаешься в реальность, и она тут же возвращается.