Света раздраженно махнула на меня рукой:

– Да, конечно, позвоню. Только не хочется. Каждый день звоню и докладываю, а толку-то? Сын трубку не берет: отдыхает, а жена одно и то же каждый день: вызывайте специалистов, деньги на карточке.

Мы просидели без движения еще минут десять-пятнадцать. Вербицкая опять зашевелилась, и послышался все тот же невнятный шепот. Вот уже и похоронили, можно сказать. Надо будет позвонить Валентине, ведь больше, наверное, и некому. Еще той самой Ирочке… Поискать номер в телефоне Полины. А ведь дышит еще, сжимает мою руку. Наверное, что-то еще ее тревожит, пугает. Может быть, ей даже невыносимо страшно, и никто, совершенно никто этого не понимает.

Значит, сидим и ждем. Вот так вот теперь, господа. Приветствую вас, офисный планктон. Браво, вы короли этой жизни теперь, и все вам доступно: и ипотека, и Турция, и новый «Форд», и хороший фитнес-клуб, а там, глядишь, со временем и хорошего любовника с деньгами можно где-нибудь подцепить. Брависсимо.

– Так, Света. Давайте-ка, просыпаемся. Принесите глюкометр, давление тоже несите – померим. И телефон мой с кухни. Сколько вам наличности оставили?

– Около сорока пяти тысяч осталось, и еще на всякий пожарный карточка есть.

– Ну вот и хорошо. Пока сахар и давление померьте. Я сейчас позвоню.

Жизнь вновь заиграла красками, потому что появилась цель. Через несколько минут: глюкоза семнадцать и три – не смертельно, давление сто шестьдесят пять на девяносто, пульс сто. Так что живем, и никто сегодня не умрет. По крайней мере, прямо тут.

Набравшись наглости, я позвонила начальнику моей подопечной клиники и после формальных и тут же принятых извинений сказала: «Как насчет экстренного больного? Родственники вполне платежеспособны».

– Сейчас позвоню моему приятелю, у него частная «Скорая помощь». Ждите, Леночка, минут через двадцать будет. Пусть родные пока там паспорт обнаружат, остальное потом. Если повезет. У меня сегодня как раз реаниматолог из Мариинки дежурит.

– Жду.

Полину растревожили несанкционированные заборы крови на сахар и измерение давления, и она опять начала бессмысленно блуждать взглядом по комнате. Шепот ее временами переходил в довольно громкую и совершенно нечленораздельную речь. Света деловито искала документы, прежние выписки из больницы и последние анализы и, будучи профессионалом, даже не пыталась собирать чемодан ночных рубашек и верхней одежды. Может, и не понадобится. Я села на край кровати и взяла Вербицкую за руку. Ужасно хотелось ее разбудить, увидеть, как она улыбнется, почувствовать запах ее духов.

– Полина Алексеевна… Полина Алексеевна. Сейчас за вами приедут, будем совершать момент истины. Вы уж не подкачайте. Вся жизнь – борьба, причем не с жизнью, как ни странно, а с самим собой.

Показалось, что мои саркастические речи пробились в затухающее сознание Полины, и я даже поймала на себе сосредоточенный взгляд, который мог быть каким угодно – злобным, отчаянным, но только не безумным. Полина прошептала:

– Глупости, как это слово… оно… глупости, глупости… с чем борьба… смешно… да ни с чем… Дети, вы все тут… все без исключения талантливы… всех боженька поцеловал, а ты все растратила, Елена Андреевна… и все не туда… ничего нет: ни любви, ничего другого… с чем бороться… одна физиология… или размножаться… уже тупо… как все остальные… глупости… все чушь… тысячелетняя история самообмана… невероятно… потому что страшно, Леночка, так страшно…

И снова понеслись нескладные частички непонятных слов, взгляд опять стал бессмысленным. Подъехала бригада, и минут через семь Полину уже погрузили в машину. Я ринулась было внутрь кабины, но остановилась. Света вместе с кипой бумаг без лишних вопросов последовала за каталкой вместо меня. Я торопливо попрощалась со Светой, даже не успев договориться о дальнейшем плане действий.

Домой. Теперь у меня есть симпатичное гнездо.

Полина осталась жива и даже пришла в себя, стала узнавать окружающих. Неделя пребывания в клинике обошлась в сто девяносто тысяч рублей. Полина оказалась первой тяжелой больной, поступившей по «Скорой помощи» к моим подопечным. Полноценного отделения реанимации пока не было, так что пришлось освободить для нее целую палату. Сын вернулся раньше остальной семьи, заплатил всю сумму не глядя и поспешно забрал мать домой.

Я заходила к Вербицкой один раз, за день до выписки. Приехала в пятницу, совместив ее посещение с рабочим визитом. Моей бывшей пациенткой занимался лично главврач. При встрече он очень по-дружески начал трясти мою руку.

– Начитался ваших выписок, Елена. Прямо не оторваться, все грамотно.

Я поблагодарила и тут же поймала себя на мысли, что теперь такие похвалы только раздражают.

В палате Вербицкой было светло и жизнерадостно. Наверное, от обилия дурацких картинок с цветами, морскими пейзажами и прочей дребеденью. Несмотря ни на что, приятно было увидеть ее ожившее лицо и услышать наконец хоть медленную, но осмысленную речь. Хотя, конечно, линия графика стремительно уходила вниз, задерживаясь в короткой фазе плато уже совсем ненадолго. Она стала еще более рассеянна, целую минуту не могла вспомнить, как зовут Свету, не воспроизводила детали последних дней, проведенных дома перед больницей, и левая половина тела совсем не слушалась. Хуже стало и с правой ногой, но об этом она еще не очень догадывалась, так как не делала попыток хоть как-то сдвинуться с кровати. Подозревая себя в чем-то не совсем адекватном, она страшно стеснялась и мучилась, боясь прямо спросить меня о деталях произошедшего, и после моего ухода изводила расспросами уже изрядно уставшую от всего этого Светлану.

Дома Полине еще три недели продолжали ставить капельницы, почти каждый день к ней приходили массажист и заблудшая в бурной личной жизни Валентина. Приходила, сидела около нее, слушала путаные рассказы про Ирочку, про внучек, и уже было непонятно, о каком времени Полина рассказывает, о том, что было раньше, или о том, что происходит теперь. Быть может, она узнает про новые события по телефону? Светлана впоследствии пояснила и мне, и Валентине: трубку у Полины Алексеевны новая невестка окончательно отобрала, да и к городскому телефону подходит или сын, или невестка. Уходя из дома Вербицких, Валентина каждый раз звонила мне и плакала. Мы с ней договорились, что я приглашу ее в гости. Заставить себя пойти вместе с ней к Полине домой я не смогла. Меня преследовало тягостное чувство вины и собственной непригодности.

О чем и пошла речь за пятничным вечерним вином у Асрян. Реакцию Ирки предугадать было несложно:

– Человек, чтобы жить, прежде всего сам должен хотеть исправить вокруг все то, что его убивает. И тут никого не обманешь. А если не хочет, никакие таблетки или уколы не помогут. Ты ж сама все понимаешь.

Мы с Асрян составляли теперь в отсутствие Сашки странный семейный союз. Дети пребывали в полной гармонии, и нам тоже было хорошо. По крайней мере, рядом с Иркой оказалось гораздо легче зализывать свои плохо заживающие раны. Еще сильно беспокоили приступы тоски. Как только на город опускался сумрак, становилось душно и ничего уже больше не хотелось. В приемник я больше не ходила, Славка не звонил и писем не писал, и я вроде как была в состоянии находиться сама с собой хоть немного.