Штаб телеграфировал, что Италия объявила войнуАвстро-Венгрии. Ещё в Бруке-на-Лейте в Офицерском собрании во время сытныхобедов и ужинов с полным ртом говорили о странном поведении Италии, однаконикто не ожидал, что исполнятся пророческие слова идиота Биглера, которыйкак-то за ужином оттолкнул тарелку с макаронами и заявил: «Этого-то я вдовольнаемся у врат Вероны».

Капитан Сагнер, изучив полученную из бригады инструкцию,приказал трубить тревогу.

Когда все солдаты маршевого батальона были собраны, ихпостроили в каре, и капитан Сагнер необычайно торжественно прочитал солдатампереданный ему по телеграфу приказ:

— «Итальянский король, влекомый алчностью, совершил актнеслыханного предательства, забыв о своих братских обязательствах, которыми онбыл связан как союзник нашей державы. С самого начала войны, в которой он, каксоюзник, должен был стать бок о бок с нашими мужественными войсками, изменник —итальянский король — играл роль замаскированного предателя, занимаясьдвурушничеством, ведя тайные переговоры с нашими врагами. Это предательствозавершилось в ночь с двадцать второго на двадцать третье мая, когда он объявилвойну нашей монархии. Наш верховный главнокомандующий выражает уверенность, чтонаша мужественная и славная армия ответит на постыдное предательство коварноговрага таким сокрушительным ударом, что предатель поймёт, что, позорно и коварноначав войну, он погубил самого себя. Мы твёрдо верим, что с божьей помощьюскоро наступит день, когда итальянские равнины опять увидят победителя приСанта-Лючии, Виченце, Новаре, Кустоцце. Мы хотим, мы должны победить, и мы,несомненно, победим!»

Потом последовало обычное «dreimal hoch»,[223]и приунывшее воинство село в поезд. Вместо ста пятидесяти граммов швейцарскогосыра на голову солдатам свалилась война с Италией.

* * *

В вагоне, где сидели Швейк, старший писарь Ванек, телефонистХодоунский, Балоун и повар Юрайда, завязался интересный разговор о вступленииИталии в войну.

— Подобный же случай произошёл в Праге на Таборскойулице, — начал Швейк. — Там жил купец Горжейший. Неподалёку от него,напротив, в своей лавчонке хозяйничал купец Пошмоурный. Между ними держалмелочную лавочку Гавласа.

Так вот, купцу Горжейшему как-то взбрело в головуобъединиться с лавочником Гавласой против купца Пошмоурного, и он начал вестипереговоры с Гавласой о том, как бы им объединить обе лавки под одной фирмой«Горжейший и Гавласа». Но лавочник Гавласа пошёл к купцу Пошмоурному да ирассказал ему, что Горжейший даёт тысячу двести крон за его лавчонку ипредлагает войти с ним в компанию. Но если Пошмоурный даст ему тысячувосемьсот, то он предпочтёт заключить союз с ним против Горжейшего.Договорились. Однако Гавласа, предав Горжейшего, всё время тёрся около него иделал вид, будто он его ближайший друг, а когда заходила речь о совместномведении дел, отвечал: «Да-да, скоро, скоро. Я только жду, когда вернутся жильцыс дач». Ну, а когда жильцы вернулись, то уже действительно всё было готово длясовместной работы, как он и обещал Горжейшему. Вот раз утром пошёл Горжейшийоткрывать свою лавку и видит над лавкой своего конкурента большую вывеску, а наней большущими буквами выведено название фирмы «Пошмоурный и Гавласа».

— У нас, — вмешался глуповатый Балоун, — тожебыл такой случай. Хотел я в соседней деревне купить тёлку, уже договорился, авотицкий мясник возьми и перехвати её у меня под самым носом.

— Раз опять новая война, — продолжал Швейк, —раз у нас теперь одним врагом больше, раз открылся новый фронт, то боеприпасыпридётся экономить. Чем больше в семье детей, тем больше требуется розог,говорил, бывало, дедушка Хованец из Мотоле, который за небольшое вознаграждениесёк соседских детей.

— Я боюсь только, — высказал свои опасения Балоун,задрожав всем телом, — что из-за этой самой Италии нам пайки сократят.

Старший писарь Ванек задумался и серьёзно ответил:

— Всё может быть, ибо теперь, несомненно, наша победанесколько отдалится.

— Эх, нам бы нового Радецкого, — сказалШвейк. — Вот кто был знаком с тамошним краем! Уж он знал, где у итальянцевслабое место, что нужно штурмовать и с какой стороны. Оно ведь не легко —куда-нибудь влезть. Влезть-то сумеет каждый, но вылезть — в этом и заключаетсянастоящее военное искусство. Когда человек куда-нибудь лезет, он должен знать,что вокруг происходит, чтобы не сесть в лужу, называемую катастрофой. Раз внашем доме, ещё на старой квартире, на чердаке поймали вора. Но он, подлец,когда лез, то заметил, что каменщики ремонтируют большой фонарь над лестничнойклеткой. Так он вырвался у них из рук, заколол швейцариху и спустился по лесамв этот фонарь, а оттуда уже и не выбрался. Но наш отец родной, Радецкий, знал вИталии «каждую стёжку», его никто не мог поймать. В одной книжке описывается,как он удрал из Санта-Лючии и итальянцы удирали тоже. Радецкий только на другойдень открыл, что, собственно, победил он потому, что итальянцев и в полевойбинокль не видать было. Тогда он вернулся и занял оставленную Санта-Лючию.После этого ему присвоили звание фельдмаршала.

— Нечего и говорить, прекрасная страна, — вступилв разговор повар Юрайда. — Я был раз в Венеции и знаю, что итальянецкаждого называет свиньёй. Когда он рассердится, всё у него «рогсо maledetto».[224] И папа римский у него «рогсо»,[225] и«madonna mia è porca, papa è рогсо».[226]

Старший писарь Ванек, напротив, отозвался об Италии сбольшой симпатией. В Кралупах в своей аптекарской лавке он готовил лимонныесиропы, — это делается из гнилых лимонов, а самые дешёвые и самые гнилыелимоны он всегда покупал в Италии. Теперь конец поставкам лимонов из Италии вКралупы. Нет сомнения, война с Италией принесёт много сюрпризов, так какАвстрия постарается отомстить Италии.

— Легко сказать, отомстить! — с улыбкой возразилШвейк. — Иной думает, что отомстит, а в конце концов страдает тот, кого онвыбрал орудием своей мести. Когда я несколько лет назад жил на Виноградах, тамв первом этаже жил швейцар, а у него снимал комнату мелкий чиновничек изкакого-то банка. Этот чиновничек всегда ходил в пивную на Крамериевой улице икак-то поругался с одним господином. У того господина на Виноградах былалаборатория по анализу мочи. Он говорил и думал только о моче, постоянно носилс собой бутылочки с мочой и каждому совал их под нос, чтобы каждый помочился итоже дал ему свою мочу на исследование. От анализа, дескать, зависит счастьечеловека и его семьи. Притом это дёшево: всего шесть крон. Все, кто ходил впивную, а также хозяин и хозяйка пивной дали на анализ свою мочу. Только этотчиновничек упорствовал, хотя господин всякий раз, когда он шёл в писсуар, лезза ним туда и озабоченно говорил: «Не знаю, не знаю, пан Скорковский, но что-товаша моча мне не нравится. Помочитесь, пока не поздно, в бутылочку!» В концеконцов уговорил. Обошлось это чиновничку в шесть крон. И насолил же ему этотгосподин своим анализом! Впрочем, другим тоже, не исключая и хозяина пивной,которому он подрывал торговлю. Ведь каждый анализ он сопровождал заключением,что это очень серьёзный случай в его практике, что никому из них пить ничегонельзя, кроме воды, курить нельзя, жениться нельзя, а есть можно только овощи.Так вот, этот чиновничек, как и все остальные, страшно на него разозлился ивыбрал орудием мести швейцара, зная, что это человек жестокий. Как-то раз он иговорит господину, исследовавшему мочу, что швейцар с некоторых пор чувствуетсебя нездоровым и просит завтра утром к семи часам прийти к нему за мочой. Тотпошёл. Швейцар ещё спал. Этот господин разбудил его и любезно сказал: «Моёпочтение, пан Малёк, с добрым утром! Вот вам бутылочка, извольте помочиться.Мне с вас следует получить шесть крон». Тут такое началось!.. Хоть святых выноси!Швейцар выскочил из постели в одних подштанниках, да как схватит этогогосподина за горло, да как швырнёт его в шкаф! Тот влетел туда и застрял.Швейцар вытащил его, схватил арапник и в одних подштанниках погнался за нимвниз по Челаковской улице, а тот визжать, словно пёс, которому на хвостнаступили. На Гавличковой улице пан Малёк вскочил в трамвай. Швейцара схватилполицейский, он подрался и с полицейским. А так как швейцар был в однихподштанниках и всё у него вылезало, то за оскорбление общественной нравственностиего кинули в корзину и повезли в полицию, а он и из корзины ревел, как тур:«Мерзавцы, я вам покажу, как исследовать мою мочу!» Ему дали шесть месяцев занасилие, совершённое в общественном месте, и за оскорбление полиции, но послеоглашения приговора он допустил оскорбление царствующего дома. Может быть,сидит, бедняга, и по сей день. Вот почему я и говорю: «Когда кому-нибудьмстишь, то от этого страдает невинный».