молчалив) гости выразили желание, не теряя времени, приступить к осмотру имения.

К крыльцу подали четыре брички в одиночку: в экипажах могли бы не проехать по всем дебрям. Поехали смотреть центр и Грушу. Я осталась дома. К завтраку вернулись, а затем княгиня просила ей показать Заречье. По ее настоянию теперь поехала и я с ними. Уж очень хорошо было в тот день после долгого ненастья. Случь мы переехали вброд. Вода, по обыкновению, заливала брички. На той стороне заречные луга развернулись дивной картиной. Трава за эти две недели непогоды поднялась, как стена, и еще не подсохшая, сверкала вся в каплях дождя. Голицыны остановились в удивлении и в полном восторге. По лугам были разбросаны раскидистые, столетние дубы; вдали, окаймляя луга, чернел бор. «Да это настоящий английский парк!» – воскликнула княгиня. Лепин торжествовал. Его надежды оправдывались.

Мы переехали вброд девять речек, которые, вытекая из бора, питая и пересекая луга, текли в Случь. Потом мы углубились в бор и ехали молодым лесом, лесной дорогой без конца. Ранние порубки, до двадцати лет, отросли хорошо и были разбиты на кварталы. Просеки были ясно прорублены, провожавший нас старший лесник Верцинский давал нужные объяснения, а князь проверял их по лесному плану, который он всю дорогу держал на коленях. «Лесу нет в Сарнах! – говорил он, – может быть, коммерческого, на продажу нет леса, согласен, но это – это лес будущего!» Именно эта лесная поросль и нравилась князю! Даже маленькие сосны двух-трех лет приводили его в восторг!

На обратном пути, уже к закату солнца, переезжая Случь, мы попали прямо в свое стадо, и княгиня, как опытная хозяйка (молочное хозяйство в Вязёмах было образцовое) сразу оценила голландские и симментальские экземпляры стада и выписных бугаев. Они все продефилировали перед ними бодрые, сытые и свежие после речной ванны.

Обедали мы в восьмом часу, потом пили чай на балконе. Княгиня случайно заговорила о графине А. А. Толстой, которую она хорошо знала, и тогда сразу стало легко: мы вспоминали родных в Петербурге, и прекратились хозяйственные экзамены. Витя же продолжал с оживлением рассказывать князю о Сарнах и уверял, что я нарочно отвлекаю внимание княгини от «дела»!

На другой день продолжался осмотр; княгиня, загорелая, бодрая, повязанная белым платочком, без перчаток, в простом ситцевом платье, становилась все приветливее и веселее. Ее очень огорчала продажа Рожищ, а по опыту она знала, как много нужды и требований явится у друзей и родных, когда узнают, что они продали Волынское имение! Поэтому возможность сохранить состояние младшему сыну, вложив его немедля в Сарны, очень радовала ее.

Теперь мы после раннего завтрака в десять часов прямо выехали за реку в лес, чтобы успеть за день его весь объехать, до самой Долгой Гряды, конечного пункта правого крыла имения[304] (Лепин хотел показать позднейшие порубки). Мы ехали опять, растянувшись длинным поездом в четырех бричках. За нами ехал князь с Лепиным, который пояснял и подчеркивал все дефекты леса, чтобы потом не услышать упреков, говорил он.

Витя ехал в третьей бричке с Граве, который подъехал в то утро из Петербурга. Воронин с Димой замыкали поезд, а Верцинский верхом не отставал от брички князя. День опять стоял жаркий. Позднейшие порубки, конечно, представляли мало радостного: годовалые сосенки терялись в густой траве, над порубками одиноко торчали семенные сосны, тонкие и бесконечно длинные. Потом пошла «настоящая дрянь», как говорил Витя Лепину, пожарища, последняя порубка Рапопорта, которая, как нарочно, тянулась исключительно вдоль дороги, на протяжении нескольких верст, до самой долгой Гряды.

Здесь начинались болота и болотные луга. Князь, взобравшись на седло Верцинского, стоя, сверху, в бинокль смотрел на эти бесконечные зеленые болота с покосами по краям. Но и они ему понравились: сенокосы болотные, но все же сенокосы! На обратном пути мы заехали на полустанок Страшево, по Киевской дороге, где Рапопорт зимой грузил лес, заехали взглянуть на наш молодняк, который с мая был отогнан на все лето и пасся свободно по определенным полянам, ночуя в загонах в урочище Медведка.

Княгиня вышла из брички и пошла смотреть молодых телок. Были между ними прелестные годовалые и двухгодовалые симменталки. Опытным глазом она сумела их оценить. Граве, который ехал с фотографическим аппаратом, так и снял ее, когда она, заложив руки за спину, одна пошла им навстречу. Снимал он и нас всех, когда, сделав привал, мы дали отдых лошадям, и сами сели отдыхать на траву.

Много «дряни» видели мы теперь в лесу, буреломник, плешины горелого леса, бесконечные порубки последних лет. Но с приближением к реке стали попадаться и еще не вырубленные «спелые» участки леса с прямой, как стрела австрийской сосной и густым, перепутанным диким хмелем чернолесьем: дубы, липы, граб, иногда дикие груши. Тогда князь останавливал кучера и кричал: «Виктор Адамович! Вы клевещете на свой лес! Да посмотрите, что за лес, строевой, мачтовые сосны!» Конечно, эти оазисы были чудесны, но то были лишь клочки! А вокруг опять песчаные пространства, еле заросшие мелкой сосной.

Дорогой мы продолжали разговоры с княгиней о Петербурге, вовсе не для того, чтобы отвлекать ее внимание от дела, а потому что, что же я могла ей говорить о лесе, его эксплуатации, росте, как говорил Лепин?

Когда мы выехали на луга к реке, нас поразило количество чаек, которые с жалобным криком неслись за нами. Княгиня вспомнила, что императрица Мария Федоровна ввела в обычай ставить мелкие, серые яички таких чаек на пасхальный стол. «Вот где бы ей было раздолье! У нее страсть к ним», – заключила она. Теперь мы переехали Случь на пароме, значительно ниже по течению, где река становилась и глубже, и шире. Вернулись мы домой опять только к семи часам обедать, довольно усталые и голодные.

– Ну, теперь, увидя всю дрянь в лесу, – шепнул мне Витя, – князь уже не решится купить! «То-то хорошо», – подумала я.

Вечером мы пили чай на балконе одни с княгиней, князь же заперся в кабинете, совещаясь с Граве и Лепиным. Уже шел десятый час, когда вызвали Витю в кабинет. У меня сердце заныло. Что за такое совещание? Княгиня, как нарочно, все улыбалась, как бы про себя. Воронин сократился во флигеле. Не чуяло мое сердце! Не чуяло оно, что князь à bout portant,[305] как говорят французы, заявил Вите, что он совсем очарован молодым подростом леса, «маленькими сосенками, которых в Сарнах миллионы».

– Это имение с громадным будущим, – говорил он, – надо только выдержать.

Но так как он покупает Сарны своему