лугов (четыреста десятин заливных и ‹…› болотных) доходил у него до шестидесяти тысяч рублей.

Еще не зная по опыту, сколько можно поставить стогов сена с этих лугов фактически, а не теоретически, и вообще, чему равняется доход в Сарнах, мы не могли опровергать эти цифры, так как Янихен увезла с собой всю свою канцелярию, то есть приходно-расходные книги, а Соукун всегда неопределенно мычал в ответ или говорил, что одна Янихен знала про доход, потому что книги вела всегда сама. Но все же мы хорошо знали, что подобных доходов нельзя было ожидать от лугов! И мы не раз и не два высказывали Лепину сомнение в подобной расценке. Тогда Лепин упрекал нас в неумении вести хозяйство: «Оно не дает вам дохода, потому что вы его ведете примитивным способом; ваше хозяйство с Соукуном никуда не годится, ваши луга и леса травятся жидовскими коровами». И вообще Лепин постоянно ставил нам в пример образцовое хозяйство, которое он вел у князя в Вяземах и беспощадно критиковал наше хозяйство «пастушеского типа», забывая, что за одну зиму мы и не успели бы что-нибудь изменить в нем. Витю огорчала такая критика. Я же чувствовала себя, как «кот Васька, который слушает, да ест». Меня именно и пленял в Сарнах «пастушеский тип» хозяйства: эти нераспаханные пастбища и луга, по которым свободно паслись и наше, и поселковое стадо.

Правда, доход от них не умопомрачителен (шестьдесят тысяч)! Но зато какой сытый-красивый скот! Как покойно знать, что зимой он не превратится в тасканскую породу, имея сена вволю. Доход? Нужен доход на покрытие расходов и процентов, ну поэтому мы и привлекаем людей, которые сумеют его нам дать из торфа и лесных пней, устроят заводы, расширят хмельники, сады и огороды, не трогая лугов, не вводя «рациональную культуру», не взрывая плугом эти пастбища и луга! Быть может, во мне говорил атавизм, происхождение от пастушеского племени, для которого ширь степей и красота лугов дороже вспаханных полей?

Не люблю я ни сева, когда кони надрываются на тяжелой однообразной пашне; ни жнитва, когда спины жниц согнуты под палящим зноем, и тяжелые снопы складываются в пятки; ни осенью – всегда опустелых полей, кочкастых, жестких, под колючими подрезанными стеблями соломы. И все это еще в лучшем случае, а в нашем саратовском климате за все эти труды еще получаешь в награду пустые закрома! Боже мой! Раздобыли себе такое идеальное имение, и его продавать!

Глава 38. Продажа Сарн. Июнь

Второго июня Граве, с утвержденной наконец купчей на Рожище, и Лепин, с докладом о Сарнах, уже были в Вязёмах под Москвой, кажется, совершенно уверенные, что Сарны уже ими куплены. Витя был полон радужных надежд, а у меня сердце ныло и трепетало, хотя я была совершенно уверена, что продаже этой не бывать, хотя бы потому, что каждая удача (если считать это удачей?) нам давалась ценой тревог, опасений, всевозможных мучений, а теперь вдруг так легко: стотысячный заработок!? Нет, этому не бывать, и главное, не надо его, этого заработка!

Необыкновенно хорошо было тогда в Сарнах! Несмотря на жаркие дни, напоенный сладким ароматом белой акации, чистый, свежий воздух. Розовые пионы, орлики, желтый шиповник и другие растения, привезенные еще осенью Павлом из Щавров, и летники, высаженные садовником из парников, превращали цветники перед балконом, огражденные высокой оградой, в оазис сплошных цветов. И цветы обвивали и балкон, подбирались и к окнам глицинии, настурции и вьющиеся розы. Но вот поднялась буря с грозой и градом. Град стал выбивать поля, хотя градовая туча остановилась в двух верстах от Сарн, но ливнем размыло железнодорожный путь в Ковель на пятнадцать верст. Как нарочно, с пересадками и задержками переехал тогда к нам из Грубешова Митя, брат Вити со старшим сыном Жоржиком, шалуном, сверстником Димочки. Но гостили недолго, торопились к себе домой в Либаву, в отпуск.

Второго июня Лепин телеграфировал нам: «Князя не застал. Пятого вернется из Тулы. Сделал доклад княгине. Очень заинтересовалась. Изъявила желание приехать. Шестого телеграфирую».

Один Бог знает, что я пережила, какая борьба поднялась тогда в душе: а вдруг да и купят! И состояние души было тем мучительнее, что приходилось еще откладывать до шестого-седьмого-восьмого совершение этих сделок! А народ настаивал, приходили справляться, когда же вносить задатки, успеешь их растерять! Между тем Лепин взял с нас слово все приостановить до выяснения вопроса, а то все равно придется возвращать задатки в двойном размере, так как князь не захочет уменьшать площадь имения. Он был прав, но такое состояние ожидания и неизвестности было мучительно, как запрещение дышать!

В ожидании шестого мы стали вызывать Шолковского, который окончательно забыл нас, но ответ был уклончивый: «Очень занят».

Грозу двадцатого июня сменили бесконечные дожди. Жару сменяли холода. Сразу стало сыро, холодно, точно осенью. «Ну, и слава Богу, – радовалась я, – в такую погоду Сарны уж не пленят Голицыных».

Шестое прошло благополучно. Также прошло и седьмое. Телеграмм не было. Витя опять нервничал. Я торопила Соукуна: «Что же Дубрава не отвечает? Вы ему велели телеграфировать?» Соукун, по обыкновению, мычал, бормотал что-то невнятное и обещал еще раз ему написать. Мы просили его достать нам три тысячи к могилевскому сроку тринадцатого июня, ввиду приостановки запродажных. Он, конечно, ничего не достал. Напомнили Фомичу в Минск, что Рапопорт обещал нас выручить. Старик в предлинном письме отвечал, что все его попытки поймать с этой целью Рапопорта, который живет на даче, не удались, сам же он занят лечением своих зубов; доктор запрещает ему волноваться и много ходить, потому что у него почки не в порядке, ему пора ехать в Мариенбад, и только незнание немецкого языка его задерживает. Ответ старика нас очень смутил. Он, конечно, решил, что теперь, когда Щавры от нас отошли, а Сарны совсем не поддаются частичной продаже, давать нам деньги в долг рискованно.

«Как хочешь, надо самим ехать в Минск, в Могилев, не допускать же протеста!» – говорила я, волнуясь, но так как Витя не решался уехать, не выяснив причину молчания из Москвы, уже в девять часов вечера я от себя послала телеграмму с досады прямо лично Голицыну: «Прошу определенного ответа сегодня». При малейшем с их стороны замедлении мы решили ехать на другой день в Минск. Но утром нас ожидала телеграмма Голицына, посланная Вите накануне, в тот же час, в девять часов вечера: «Надеемся приехать до пятнадцатого». А затем в три часа дня получила и я ответную: «Условия