Однако приятные уколы гордости были не сравнимы с тем облегчением, что Гибби испытал, изливая душу перед чутким и внимательным слушателем. Оказалось даже, что он способен в мельчайших подробностях описать внешность изумрудного паука, а ведь раньше Гибби и подумать не мог, что справится с подобной задачей.

Доктор Бергман проявил к рассказу живейший интерес. Когда Гибби умолк, психиатр с плохо скрываемым волнением заявил:

– Все это очень похоже на мандалу.

– На что? – осведомился Гибби, на мгновение убоявшись, что так именуется подвид паукообразных.

– Мандала – это фигура, на которой буддисты сосредоточивают внимание во время медитации, – пояснил доктор Бергман. – Но Юнг обнаружил, что в моменты сильнейшего стресса мандалы спонтанно проявляются из нашего бессознательного. Это символы индивидуальности. Психика генерирует их под угрозой нервного срыва. То есть в каком-то смысле мандала – это признак опасности, но еще она свидетельствует о здоровой реакции организма на ту или иную угрозу. Базовая мандала – круг, разделенный на четыре четверти, откуда, по всей видимости, следует ваше деление на восемь восьмых. Для мандалы характерны также описанные вами яркие цвета и замысловатые орнаменты. Ваше сознание видит в ней паука, но бессознательная сторона вашей личности воспринимает ее совсем иначе. Да, пожалуй, в качестве рабочей гипотезы могу предположить, что речь идет не о банальной галлюцинации, а о мандале.

Гибби был чрезвычайно рад услышать эти слова, ведь ему требовалось получить рациональное объяснение происходящему; поэтому он с большой охотой поведал доктору о проводимых им глубоких исследованиях жанра «хоррор», которые запросто могли посеять в его сознании уйму мандалоподобных идей, а он и сам того не заметил.

Должно быть, они беседовали довольно долго, ибо за окном начало смеркаться. Когда доктор Бергман провожал его в приемную, Гибби прокашлялся и спросил:

– А что делать, если я снова увижу эту тварь?

– Просто стойте смирно и думайте о себе и окружающем вас мире, – ответил психиатр, глядя ему в глаза, после чего на пару секунд обнадеживающе стиснул его ладонь в своей и удалился в кабинет, не закрыв за собой дверь.

На полпути к выходу из приемной Гибби услышал странный звук – доктор Бергман то ли охнул, то ли вскрикнул – и развернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как психиатр осторожно тянется к стулу, на котором только что сидел Гибби, поднимает с него какой-то предмет и выбегает в приемную. Его челюсть отвисла, а глаза, еще минуту назад дружелюбные, свирепо сверкали.

– Мистер Монзер, – начал он сиплым и дрожащим от гнева голосом, – Моника рассказывала, что вы невежа и наглец, готовый потратить массу сил и средств на грубые и даже садистские выходки, но я и подумать не мог, что вы отнимете у меня целых два часа и станете ломать столь тщательно отрепетированную комедию лишь ради того, чтобы сыграть со мной ребяческую шутку! Предупреждаю, что пришлю вам счет, и эти два часа вы оплатите по самой высокой таксе!

Протестующе жестикулируя, Гибби попятился в коридор, но психиатр поймал его за правое запястье, бросил ему на ладонь изумрудного паука со сложенными на брюхе лапками и сомкнул поверх него пальцы своего несостоявшегося пациента.

– Забирайте свою омерзительную игрушку и проваливайте! – прокричал он и захлопнул дверь перед носом у Гибби.

Тот хотел было швырнуть паука в другой конец коридора, и сделал бы это без малейших колебаний, но не успел он шевельнуть рукой, не успел его мозг хотя бы начать диктовку сего приказа послушным мускулам, как Гибби почувствовал прикосновение – не укол, а всего лишь прикосновение – двух острейших клыков к мясистой подушечке большого пальца и понял, окончательно и бесповоротно понял, что, прежде чем успеет выронить эту зеленую гадину, раздавить или запустить ее в полет, клыки доведут дело до конца.

Поэтому он встал смирно и задумался – но не о себе и окружающем мире, а на совсем иные темы. Паук начал подергивать лапками. Гибби направился к лифту, и подергивания прекратились. Так он понял, что паук играет с ним в игру, и уяснил ее правило номер два: если идти туда, куда хочет паук, тот не станет шевелиться; если же ошибиться направлением или застыть на месте, паучьи лапки придут в движение. Ну а правило номер один, по всей очевидности, звучало так: если Гибби хотя бы подумает о том, чтобы навредить пауку, клыки пронзят его кожу.

Несколько раз он пробовал свернуть с заданного маршрута, но подергивания паучьих лапок заставляли его шагать домой.

На последнем отрезке пути Гибби увидел, что трое людей, похожие на беглецов из зарубежного кинофильма, стоят на прежнем месте. Это были последние человеческие существа между ним и его квартирой, а посему Гибби захлестнуло желание рассказать им, что происходит, и попросить о помощи. Быть может, если он не остановится, а только сбавит скорость, паука удастся обмануть. Гибби даже начал претворять свой план в жизнь и заговорил по-немецки, решив, что паук навряд ли владеет этим языком:

– Bitte, Herren und Dame. Hab’ ein Spinne…[34]

Паук лихорадочно задергался. Старик улыбнулся – любезно, но недоверчиво:

– Ein Spinne? У вас паук?

Женщина вскинула брови. Второй поднял руку в толстой перчатке, повернул ее ладонью вверх – с таким видом, будто пожимал плечами, – и в обрамленном стоячим воротником пространстве блеснули темные стекла очков.

Паук судорожно забился в руке, и Гибби продолжил шествие. Лишь когда он закрыл за собой дверь квартиры и встал в центре гостиной, игольчатые острия перестали давить на палец.

Паук выпал из руки и куда-то удрал, а Гибби остался глазеть на сияющую в темноте рекламу «Паучьей невесты»: кричащая девица и черно-белый паук, похожий на настоящего не больше, чем детская бумажная вертушка.

Гибби устал и очень ослаб. Прошло десять минут, прежде чем он решился включить свет, а еще через десять стал осторожно пробираться к двери, по шажку зараз, старательно отворачивая лицо в сторону. Когда же наконец осмелился взглянуть на дверную ручку, то увидел, что на ней сидит паук.

Он вспомнил про телефон – его хотя бы можно сбить со стола, – но на телефонной трубке тоже сидел паук.

Гибби вернулся в самый центр гостиной и опустился на пол.

С каждой стены к нему взывали изувеченные им монстры: «Привет, Гибби! Здравствуйте, хозяин!» Из-за складок на резиновых масках казалось, что Призрак Оперы подмигивает ему, а Дракула усмехается плотояднее прежнего.

«Ребята, я же не причинил вам большого вреда, – жалобно думал Гибби, – разве что подшутил слегка».

Маска Франкенштейнова монстра улыбнулась ему с насмешливым сочувствием.

Из-под кушетки появился паук. Его янтарные глаза сияли, словно восьмерка на костяшке домино. Неторопливо и даже утомленно он взобрался Гибби на плечо и скрылся за ухом.