С подачи Гибби Франкенштейнов монстр – громадина с телячьими глазами – сотню раз запутывался в собственных ножищах, Знахарь неуклюже шлепался на задницу, Дракула давился красными чернилами (а мистер Хайд – лимонадом), Оборотень попадался в сачок работников санитарной службы (а Ундина – на удочку нетрезвых рыбаков), Призрака Оперы забрасывали тухлыми помидорами, а Ведьма изнемогала под градом насмешек еще более искрометных, чем костры святой инквизиции.

Не сказать, что Гибби питал осознанную ненависть к монстрам, чьи образы эксплуатировал, или сознательно осквернял их своеобразную красоту и достоинство (пусть мрачное, зловещее, но оттого не менее реальное). Пожалуй, он любил их, как родитель любит своих детей, ведь именно эти милейшие объекты слепого идолопоклонничества служили источником его пятизначного дохода. Подобно большинству современных людей, Гибби был ярым приверженцем Науки, Скептицизма, Психиатрии (в коей, слава богу, пока не нуждался), Гуманитаризма, Общественного Вкуса и прочих сил, превращающих наш мир в сады спокойствия и благополучия, где не осталось места для зловещих тайн. Что касается чудовищ, Гибби чувствовал, что персоны вроде Олдоса Хаксли и Роберта Ингерсолла уже провели основную работу по низвержению этих огородных пугал, а он, Гибсон Монзер, лишь наносит финальные штрихи, приручает образчики древнего зла и превращает их в безобидных и забавных домашних питомцев.

Неровное постукивание – тихое, но вполне отчетливое – продолжалось примерно две секунды.

На мгновение Гибби растерялся, однако, собравшись с духом, сел ровнее и принялся анализировать этот феномен.

Как известно, установить источник звука не так-то просто, но постукивание определенно исходило из-за темной стеклянной стены. По всей видимости, ветер оборвал какой-то провод, и тот вошел в недолгое соприкосновение со стеклом.

Но это лишь один из вариантов. Здание совершенно новое, со множеством металлических и пластмассовых элементов, включая невероятно красивые панели из нержавеющей стали. Причиной стука вполне мог стать процесс сборки, который с некоторыми натяжками и упрощениями можно поименовать «болт в стену, шип в паз».

Что до зашифрованного послания, которое померещилось в этом звуке… Гибби весь вечер с нетерпением ожидал звонка от Моники. С тех пор как они разъехались, она частенько звонила ему по вечерам. Такое чувство, что не могла уснуть, не услышав его умиротворяющий голос, и Гибби готов был сделать что угодно – в разумных пределах, – дабы помочь отдельно проживающей супруге совладать с невротическими проблемами. Он надеялся, что психиатр Моники доктор Бергман тоже не сидит сложа руки.

Короче говоря, все дело в том, что он попросту ожидал послания. Любой нежданный звук навел бы его на эту мысль: «Послание!»

Гибби улыбнулся и одобрительно кивнул пустой комнате. Наука и скептицизм – дивные достижения цивилизации, это без вопросов. С их помощью он меньше чем за минуту избавился от страха перед неизвестностью, способного довести суеверного человека до форменной паники.

Стук повторился, теперь чуть громче, но все так же неравномерно и с прежней настойчивостью: «Вам послание».

Гибби вскочил и бегло обозрел громадное окно (ибо звук определенно исходил из-за него), но не увидел ничего, кроме обширной стеклянной плоскости, зачерненной копотью ночного мрака, а за ней – раскидистый город, похожий на утопающую во тьме рельефную карту.

В двух кварталах от здания сверкнула ослепительная вспышка, и Гибби вздрогнул. Выключил свет, подумал, что неплохо бы изучить окрестности, решительно приблизился к стеклу и стал осматривать город. Поднял руку, чтобы закрыться от загоравшейся раз в три секунды рекламы монстер-муви.

К счастью, вспышки будут беспокоить его совсем недолго. Гибби знал, что эту рекламу выключают ровно в двенадцать ночи, а наручные часы подсказывали, что до полуночи осталось меньше минуты.

Он избегал смотреть на рекламную картинку по самой прозаической причине. Хотя именно Гибби предложил идею фильма «Паучья невеста» продюсеру, с которым по счастливому стечению обстоятельств познакомился в книжном магазине Карла Ольдберга «Обитель книгочея», так уж вышло, что он страдал от иррациональной арахнофобии. (Господи, чем только не пугает нас мамаша, сама дитя обуреваемого всевозможными страстями рода человеческого, когда мы еще впечатлительны и несведущи в диалектическом методе научного познания!) В общем, Гибби по возможности старался избегать не только самих паукообразных, но также их изображений.

Постукивание, ставшее весьма назойливым, повторилось где-то в районе его колена.

Со скоростью солдата, услыхавшего возглас «Ложись!», Гибби рухнул на четвереньки и сфокусировал взгляд на искомой точке за стеклом…

…где не далее чем в шести дюймах от его носа завис ярко-зеленый паук размером с лайм; он, каким-то образом удерживаясь на гладкой поверхности, колотил по стеклу черным кончиком мохнатой передней лапки. Но примечательнее всего было его… лицо? – серебристая полумаска с восемью демонически оранжевыми глазами (по четыре штуки в каждом ряду, крест-накрест), а ниже пара изумрудных челюстей, беспрестанно дрожавших по обе стороны от вертикального разреза ротовой полости. На оконечностях этих челюстей имелись черные клыки-хелицеры, то и дело смыкавшиеся, и выглядело это так, словно донельзя смуглый китаец раз за разом сует руки в противоположные рукава зеленого халата, потрясая при этом колючей оранжевой бородой.

Гибби зажмурился, отскочил от окна и покатился по полу, пока не стукнулся о какой-то предмет, после чего затаился в темноте. Сердце едва не выпрыгивало из груди, а в горле клокотала едкая жидкость. Он прислушивался, ожидая чего угодно – даже внезапного щелчка, с которым трескается стекло.

Но не услышал, а почувствовал. Почувствовал, как его кожа превратилась в пучок обнаженных нервов. Почувствовал щекой и пальцами густой ворс ковра, другой щекой – собственные длинные волосы, всем телом – ткань одежды. А еще почувствовал – и каждый его нерв сжался в истерическом ожидании – какое-то незнакомое прикосновение.

Через некоторое время он начал постепенно осознавать – той крошечной фракцией сенсорной энергии, которую его организм по-прежнему отписывал зрению, – что в окружающем мире произошли некоторые перемены. Чего-то не стало. В комнате больше не пульсировали метрономные вспышки рекламы.

И тут Гибби осенила блестящая мысль, объяснившая весь его ужас и в мгновение ока растоптавшая ту омерзительную угрозу, от которой он столь трусливо прятался.

Да, он видел ярко освещенного паука. Но свет в комнате был выключен. Поэтому за окном был не настоящий паук, а отблеск рекламы «Паучьей невесты», когда она включилась последний раз за вечер, – рекламы, которой он так старательно избегал. Из-за непонятных постукиваний нервы у него взвинтились до предела, и с перепугу он интерпретировал цеппелиновую громаду в двух кварталах отсюда как нечто размером с мячик для гольфа, но совсем рядом, буквально рукой подать.

С усмешкой, похожей на икоту, он нетвердо поднялся на ноги, включил свет и осмотрелся, после чего заставил себя подойти к окну и встать на колени. Ничего. Отметив, что толстое стекло на совесть закреплено в раме, Гибби одобрительно кивнул.